Чудак

Памяти моего отчима И. Медвецкого

Он слыл в среде своей чудаком.
Жизни кодекс был ему не знаком:
«Урвал — твоё» — Клыки делят мир.
Кулак. Или локоть.
Хомут и кнут: всех вождь повязал.
Эра всеобщей лжи. Империя зла.
Единый лагерь: зек — конвоир.
В нём страх и жестокость.

Но в мире, что века был томим,
чудак жил по законам своим:
не льстил, не хапал, не доносил.
Улыбчив и светел.
Носитель добрых чувств — на беду
этот чудак был из последних в роду.
Но ген его, особый, хранил. —
Свободы и Чести.

Кругом клыки да когти… А он
врагов не знал. Он был убеждён,
что жизни курс проложит любовь. —
Сомнительный тезис.
Кровавый век минул. А чудак? —
Сгинул и он. Давно. — Попал под кулак.
Тоска и гнев. Покорность и боль. —
Народа генезис.

Владычица

Снова жизни прорастают семена.
Снова жизни звёздный час. Весна.
Молод и прекрасен мир в сезон явлений.
В нём послом небес
чудом из чудес —
любовь! —
Источник вдохновения.

Всё теплее глазу жизни колорит.
Небо синим голубем парит:
светел день, покуда над землёй венца свет.
Вечно ль, на века —
властвует пока
любовь. —
Помазанник на царствие.

Богатеи и носители сумы
в упоеньи пишут ей псалмы.
Воспевают, кто с ней был хоть раз в контакте.
В грёзах, во хмелю…
Гимном бытию
любовь! —
Страстей и чувств галактика.

На таланты не богат (но не бедняк),
снова о любви пою и я.
«Ты — моей вселенной. Я — твоей частицей.
Ты — бальзам и боль.
Ты — неравных бой.
Любовь! —
Судьбы моей владычица.»

Голос

Вот и снова тот же мрачный голос…
Зов из чрева ночи — вечный зов.
Тот же сон безликий, та же речь без слов.
В нём вселенной горесть,
одиночество веков.

В этом долетевшем ветре звуков
скрытый клич всех тех, кто обречён.
Хрип предсмертный жертвы, плач рабыни, стон…
Боль и скорбь разлуки. —
Мироздания канон.

Но уже к зачатию рассвета
безысходность в голосе сойдёт.
Первый вдох безмолвья. Первый луч. И вот
голос тот, воздетый,
светлой музыкой плывёт!

Лёгких звуков утренняя нега…
Чем не курс к развитию чутья?
Но… теченье жизни… Голос бытия
слушателю неба
не расслышать в шуме дня…

Пусто

Небо в чёрном. Холода.
В мозглой мгле столица стынет.
Тусклый мост. В свинцовом воздухе беда.
Отгоревшая звезда
над бездушною пустыней.

За оградой, в ста шагах,
тоже звёзды. Но пониже.
Свет их холоден: печаль, злорадство, страх? —
Освещенье тюрем, плах.
Явь и сон дворцов и хижин.

Тишь рассвета в упокой.
Ветра немощный молебен.
Пленник вечности. Забвения рекой
уносимый… Молодой!
Чист, лучист и благолепен!

Не услышан зов трубы.
Нем орган тысячеустый.
Жизни баловень, возлюбленный судьбы
предан. Брошен. И забыт.
Сыро. Пасмурно. И пусто.

Загулялась

Уж сколько дней как вьюга, сбившись с пути,
петляет, нервно мечется да след мутит.
Но все упрёки небу шлёт.
При этом
скулит про свою юдоль. —
Характер такой.

Характер есть. К нему и сила, и фарт.
К неукратимой удали слепой азарт:
гулять — так широко! Со свистом! —
Вволю!
Гуляла… Но, как назло,
её занесло.

А у самой-то ведь земли — океан!
Но… сбит ориентир. Проводником — дурман:
к сестре родной завёл. А та не рада.
И как тут, поймёт любой,
не стать вьюге злой?

Который день подряд она на бегу.
Ругает свет. Сестру клянёт: несёт пургу…
Слабеет. Но кружит пока. —
Блефует.
Дай Б-г ей найти,
самой,
дорогу… домой.