Горизонт — восторгом фейерверка!
То заря, утро празднуя,
свободная, подобно человеку,
метит в небо ясное.
А потом искус дневного свода —
синеву тянет волоком
в иные дали ветреность погоды:
небо пухнет облаком.
Тишина — испуганных молебен.
Но судьба — график случая.
Знамение грозы в вечернем небе
тёмной грузной тучею.
И, всё же, небу быть таким, как прежде!
Сбросит жизнь ночью соль и шлак.
И снова горизонт вселит надежду:
в ясном небе солнышко…
Вечному жениху Победы — солдату той войны
Густой кипящей лавой войны поток
неотступно прёт, как зверь на запах.
Ему б ползти туда, где враг — на запад,
а он, голодный, метит на восток.
Земле российской в тягость — чужой сапог.
Здесь не стерпят пришлого сатрапа.
Опять не понял просвещённый запад:
не прожевать беззубому восток.
Невеста. Дом. Победа! — Тот день далёк.
Отступаем… Но в одно из завтра
мы на рассвете повернём на запад!
И путь наш освятит зарёй восток!
Портянки лижет жижа, в зубах песок:
этой ночью рота роет сапу.
Пусть на карачках, но зато на запад
идём мы! Чтоб спокойно спал восток.
До грёбаной высотки один бросок.
Но и тут ступила смерти лапа.
В траве солдатик. Головой на запад.
Глаза застывшим взглядом на восток…
На границе суши в тишине лимана
бриз прекраснодушный злому урагану
шепчет нежной рябью про природу чувств.
Как-будто зыбь с волной плечом к плечу.
А в безбрежных водах шторм рычит раскатом:
он страстей природу раскрывает матом!
Только этот довод, впрочем как и тот,
до адресата так и не дойдёт.
Мыслей, чувств порывы. Сон тысячелетий. —
Сколько слов, правдивых, брошено на ветер!
Отпрыски природы. Здесь их общий дом.
Покой и воля. Каждый о своём…
Памяти сосуд намагниченный —
бальзамом душе:
времени курс теперь к возврату.
В будущем мне тесно уже.
Желанья ограничены:
они в пределах завтра.
Старенький сосуд, полный прожитым —
хмельное вино.
Мой чудодейственный напиток!
Стоит глотнуть — то же кино,
где ароматом тот же дым,
где в сладость горечь быта.
Прошлого экран. Вечной ночи свет.
В сосуде вина
вдоволь. Тут нужен собутыльник.
Пить без него, даже до дна, —
смотреть фильм в одиночестве,
где зал — слепой пустыней.
И, всё же, в час, когда кадр зачаточный
являет сюжет —
летопись близких сердцу судеб,
стынущий, я снова согрет!
Согрет, пока достаточно
вина в моём сосуде.
В пошлой пьесе, где три акта позади,
где немало неприглядных сцен и действий,
как зритель зрячий, Ты один,
один Ты, Господи,
засёк грехопадений час и место.
Оправдания, мотивы… — спрос один.
Невзирая на дела и суть событий,
предстану вовремя. Суди.
Воздай мне, Господи!
Но беды, что послал, зачти в вердикте.
А когда зигзаги грешного пути
и паденья Твоему наскучат взору,
Ты, терпеливый, погоди —
подай знак, Господи,
какой мой шаг воспримешь перебором.
Но пока я до конца не отчудил,
коль само лишь искушенье — не проступок,
пока соблазн мне не претит,
позволь мне, Господи,
желать того, что, знаю, недоступно.
Вдохновениeм восторга освяти
краски дня, неповторимый мир рассвета.
И в мой последний рецидив
ещё дай, Господи,
влюбиться! Даже если безответно.
Так влюбиться, чтоб, хоть дожил до седин,
разорвало грудь мою зарядом жизни!
Уж пусть такая боль в груди.
Взорви страсть, Господи!
И пусть по мне весёлой будет тризна.
