В пошлой пьесе, где три акта позади,
где немало неприглядных сцен и действий,
как зритель зрячий, Ты один,
один Ты, Господи,
засёк грехопадений час и место.

Оправдания, мотивы… — спрос один.
Невзирая на дела и суть событий,
предстану вовремя. Суди.
Воздай мне, Господи!
Но беды, что послал, зачти в вердикте.

А когда зигзаги грешного пути
и паденья Твоему наскучат взору,
Ты, терпеливый, погоди —
подай знак, Господи,
какой мой шаг воспримешь перебором.

Но пока я до конца не отчудил,
коль само лишь искушенье — не проступок,
пока соблазн мне не претит,
позволь мне, Господи,
желать того, что, знаю, недоступно.

Вдохновениeм восторга освяти
краски дня, неповторимый мир рассвета.
И в мой последний рецидив
ещё дай, Господи,
влюбиться! Даже если безответно.

Так влюбиться, чтоб, хоть дожил до седин,
разорвало грудь мою зарядом жизни!
Уж пусть такая боль в груди.
Взорви страсть, Господи!
И пусть по мне весёлой будет тризна.

Виктории

Время, когда погода множит тоску, а с ней
мысли — промозглая морось,
стать лучиком первым к теплу и к весне
способна хорошая новость.

День был тягуч и мрачен, воздух сонлив и сыр.
Думы — застывши и серы.
Но, добрая новость и вот уже мир —
живая и светлая сфера!

Снова в соблазн дорога. Вновь утро в даль влечёт.
Явно фортуны здесь почерк! —
Ведь этот открытый тобой родничок —
чудесный целебный источник!

С ним и весна желанней, и всё моложе круг.
С ним порезвимся мы вволю!
Он жизни посланник! Её верный друг!
Он жизнь орошает любовью!

А у тебя жизнь — вечность. В ней впереди ещё
много вестей и событий.
И в списке счастливых теперь родничок!
Спасибо тебе за открытье.

Голубой прозрачностью высится свод.
Утро. В небе облачко вдаль плывёт.
Бесконечность перспективою. Явь чиста.
Воля. Да к ней высота.
Красками добра, в праздник лету,
фугою теплу и свету —
это всё любовь!
Счастья краткая пора,
где ты, лето? Где ты?

Сдулся и повис купол: время дождей.
В красках одиночества стынет день.
Завтра мрачною пустынею. Явь — юдоль.
Тучею над головой.
В спазм удушья страсть! Близость тенью.
Болью правда. Униженьем. —
Это всё любовь.
Слёзы осени. Напасть.
Данность пораженья…

Исхудавшей волчицей тень моя за мною мчится
по пятам,
норовя то тут, то там отхватить кусок живого.
Но не плоти часть — души!
И на грани паденья я кричу голодной тени:
“Не тебе
представлять здесь мир теней! Душу я отдам. Но Б-гу!
Участь Он её решит.

Я скажу Ему при встрече, глядя снизу вверх:
“Коль судить, по-человечьи, я один из всех.
Тех, кто Заповеди зная, прожили греша.
Но только лишь из тех, в ком есть душа!
В человеке всё едино. Но в чём виноват,
не душа моя повинна: грешник — голова!
Каково же ей томиться в общности такой?
Дай вольную душe! Дай ей покой!”

Ночь немым отголоском. В никуда дорога. Скользко.
Гололёд.
В полумгле луна плывёт. Я один. Плетусь устало
к той невидимой черте,
где реальность — обрывом! Тень? — Слепа. Но прозорлива.
Поняла:
не её стихия мгла. Потерялась и… отстала:
ей не светит в темноте.