Вера

Занавешено окно.
За тяжёлой плотной шторой
человек читает Тору.
На дворе зима. Темно.

За окном ворчит метель.
Печь в углу безмолвно стынет.
Голос праведный в пустыне.
Дух и ветер. Свет и тень.

Угасает свечка. Пусть:
он привык читать в потёмках.
В одиночку. Вслух. Негромко. —
Текст он знает наизусть.

Он читает, не спеша,
вновь и вновь вникая в смысл.
Он без книги жизнь не мыслит.
С ней сверяет каждый шаг.

Человек надёжный, он
не сворует, не сопьётся.
Но чужак — oн инородцем
для иных. Хоть здесь рождён.

Здесь, в безвременьи веков,
вера против бурь стихии.
Здесь в абрамах и рахилях
люди видели врагов.

Здесь, за шторой, столько лет
с просветлённым ясным взором
человек читает Тору
с верой в брезжущий рассвет…

Взгляд

Отрешённый взгляд. Ни огня и ни холода.
Профиль ли анфас — та ж аморфность глаз.
А до эры зла Его глаза были молоды?

А ещё вчера (по вселенскому времени)
Он взирал на мир с наслаждением.
На Эдем. На чистых два лица — гордость для Творца.

Он шесть тысяч лет, натворив, думу думает:
«Блуд, богатство, власть.. — низок человек.
Неспроста ведь эра началось с райских яблочек.

Для людей наказ?! — Ненасытным не ведомы
ни позор, ни страх… — Их ведёт порок!
Ослеплённым, зрить им невдомёк: мгла над бездною.»

Отрешённый взгляд. Мысль одна «Не напутал ли?
Их ли в том вина, что так сладок грех?»
Эра мрачных вех. В Его глазах небо мутное…

Гадалка

Старая цыганка по руке гадает…
Вдоль, вглубь… — что ни штрих, то рупь.
Сокровенья, тайны…
Дар глаз — в вольный пересказ
летописи дальней.

Прошлое гадалка, в общем, разгадала.
Год в год жизнь — то гололёд,
то вертлявый слалом.
Даль — свет! Рай на сотни лет!
А молодым всё мало…

“Что прошёл, я знаю. И не по ладони.
Мне бы наперёд судьбы
маршрут узреть. Сегодня!
Да знать срок: короток, далёк?
А судьба? — Догонит.”

Старая плутовка хитро щурит око:
“Маршрут, сплошь, ты наяву пройдёшь!
С судьбою вровень. К сроку.“

Дом

Дворик. Окно. Сон — занавеской.
Время стекает патокой детства
в треснувший старый сосуд.
Здесь, каждый раз рядом витая,
я неведимкой жизнь наблюдаю.
Греюсь над ней. На весу.

В этом окне комнатка с печью,
где под плач вьюги пел в зимний вечер
хор дров о доле лесной.
Здесь круглый год, с мая до мая,
пил в одиночку, фронт вспоминая,
тихий сосед за стеной.

С комнатки той, три на три метра,
мысли взлетали с легкостью ветра:
томить их не смел потолок!
В комнатке той столько пространства
было для детских дерзостных странствий:
мир под соблазном дорог!

Вот и малыш, думой кручёной,
явно запретной, так увлечён он!
Слово “нельзя” ум неймёт.
Манит его сад за заборoм:
доску спешит в нём сдвинуть: ведь скоро
мама домой позовёт.

Деликатес — хлеб чёрный с маслом
мама готовит: сын загулялся
(с маслом намного сытней).
В ней доброты — мерой вселенной!
В доме повсюду мамины гены.
В общем, тепло сыну с ней.

— — —

Мысли мои, наземь слетая,
гасят виденья. — Время: светает…
Двор мой пушист, чист и бел.
Близкая даль… Запахи… Лица… —
Памяти сладость. Но… насладиться
я, как всегда, не успел.

Линия

За ту черту никто еще не хаживал.
Той невидимой дали
не зрели даже короли.
И самые отважные.
Всё ж, на коне ты или бит,
пусть не пешком, но предстоит
войти в страну ту каждому.

На стыке том реальность и видения.
Там нарядные мечты.
Там жизнь в обмотках суеты.
Там всё, чем в ней владели мы.
Там красота — шипами роз,
любовь с изменою. Взасос.
Там взлёт и там падение.

Вечерний горизонт — седой картиною:
сходит день в покой снегов,
надежды — дымкой облаков.
Всё в той дали единое.
Мы с ней сейчас наедине.
Она рисует что-то мне.
Смотрю, но вижу линию…