Небо звёздным перламутром серебрит восход.
Рой снежинок дивным утром вьюгой в жизнь несёт.
Лёгок и игрив ветер. В призрачной красе даль.
Мчится сонм неугомонный, торопя рассвет.
«В добрый час!» — новорождённым машет небо вслед.
Лютый и смурной, детям улыбается февраль.

Солнце, снег, зима… — всё временно.
Короток сезон. Погода ветрена:
жаром, вдруг, обдаст север; мигом остудит юг.
Но боязнь жары иль холода —
старости удел. — Снежинки молоды!
Первый день! Полёт первый! Жизни праздник! — Жизнь вокруг!

Сладка жизнь, да счастье тленно: узы их слабы.
Склонен к резким переменам властный нрав судьбы:
влагу леденит в иней, воду закуёт в лёд.
Тех, кто в бархатном сугробе нежат плоть теперь,
не приветит, так угробит к ночи оттепель.
Пыл спадёт. Восторг схлынет. — Чуда не произойдёт.

Нет мудрее книги, чем Танах.
«Жизни век жесток» — в ней предначертано.
Кто-то отбузил. — В пламень! Чей-то жизни тлеть… — В дым.
Но страстей у жизни тьма! — На всех.
Счастье где-то в первозданном хаосе…
Мир не стал добрей с нами? — Подобреет к молодым!

Жизни час благословенный. Светел день. И свят.
И пришельцы из вселенной жизнь познать спешат…

Коротка, длинна дорога, в никуда, к свободе, к Б-гу —
зрячим виден свет.
Спуск ли, в гору… — по-любому: если та дорога к дому,
значит выведет.
Вечер. Вьюжит. За спиной клич гласом кладбища:
«Это я! — Семён Семёныч. С наступающим!»
Сиплый голос. Незнакомый. «Ветер что ль назвался Сёмой?
Угораздило…
Рождество грядёт? Год Новый? Иль ещё какой-то повод
жизнь отпраздновать?»
Сей вопрос недолго мучал (шифра суть проста):
имя, отчество — созвучьем к цифрам возраста.

И хоть прощальный бал рано так давала осень,
оковы снег ковал. Да ветер стал расти.
И жизнь в зиму текла. И поглотила мгла вектор радости.

«Догоняй, коль свёл нас случай. Одинокому попутчик —
явью общества.
Мы такой гудёж закатим! У меня такой характер —
дьявол морщится.
Лгали грозы лету, выдав: «Осень — тлен страстей.»
Поздней осенью мы вызов бросим старости!
И хоть жить со мной не просто: вспыльчив да ума, что росту,
был и я любим.
Знал и зло. Бедой подмятый, отвечал бульдожьей хваткой.
Так и ладили.
Из грехов моих по списку был такой один:
болью стал для самой близкой. Пыткой памяти.
Ну, что ты так сердито свищешь? Не тебе судить, дружище.
Если вкратце: я
сам за жизнь свою отвечу. Говорят, срок светит — вечность.
С конфискацией.
Мне встречать с пустой сумой ночь. Но там и ложь — елей.
Догоняй, Семён Семёныч! Вместе, всё ж, теплей…»

И хоть ещё шёл бал, но свет уже искал дорогу.
Ещё метель мела, но ветер сдал. И стих.
И даль к себе звала, скрыв от потувших глаз вектор радости…