Женское чутьё

Мыслями в былом
пил вино:
так ближе, так теплей.
Прошлого бином  —
ил на дно —
мир памяти моей.
Там, на глубине стоячих вод
чувства, страсть… — всё в расход
пущено. Добычей времени.
Там кладбище горнил.

Зачерпнул со дна
жижи горсть? —
Жди страсти рецидив. —
Градусом вина
брызжет злость!
То ревность разбудив,
вновь богиней (неразвенчанной!)
вижу ту женщину!
И, восставши, страсть в клыки заноз
вновь терзать стала мозг!

Рвёт в куски чердак
ночи вий! —
Сработал зла запал:
ревность, как-никак, —
дочь любви. —
Коварна и слепа!
Эти два стихийных бедствия
юношей в наследство я
получил как неотвязный шлейф
в боль незлобной душе.

Память — лекарь. Нимб
спал с венцом
с беспутной головы:
женщины той лик
стал лицом.
До скуки рядовым.
Вслед осел на дно терзаний слой… —
Нам двоим повезло! —
Разум в ней взял верх: для алтаря
предпочла не меня…

Я ушёл

Наряжает май красавиц города:
веткам дарит бархат, травам — шёлк.
Рядом с ним любовь принцессой гордой.
До чего ж им с маем хорошо!
Оптимизм мажорного аккорда.
Всюду жизнь! А я ушёл.

В общем-то кипучий и выносливый,
я устал. Не телом, а душой.
Знаешь, созерцать весною осень,
пусть и праздник, только не большой.
Да при этом лишним быть и вовсе
не по мне. И я ушёл.

Мне хмельной букет весенней свежести
полной грудью больше не вдохнуть:
цепко в ледяных объятьях держит
верная моя подруга грусть.
По небытию вселенной стрежень
гонит нас. Но я вернусь!

Тропами дремучей бесконечности
вышел я на свой бесцельный путь.
Грусть? — Давно с другим. Свободны плечи.
Вечный странник? Нет! Когда-нибудь
я сюда опять приду. Под вечер.
Вспомни обо мне. И я вернусь…

Там

Непогребённому солдату

Не встают там травы вёснами.
Там не рыщет зверь в ночи.
Птицы не поют
в том краю.
Там не причитают, слёз не льют.
Колокол не прозвучит.
В тот забытый край
не придёт Май.

Там туманы — дымкой ладана.
Там молитвой — ветра стон.
Там ушёл в песок
жизни сок.
Не салюты — звёзды да луна
в благодарность шлют поклон.
Наш позор и срам,
совесть… — всё там.

Там рубцы окопов — памятью,
скорбью — на камнях роса.
Там в охране сна —
тишина.
Кружит за невесту там метель.
Там в небесный гнев — гроза!
Там укор для всех.
Там и мой грех.

Бинокль

Желанный плод был спел. —
В ней бес сидел:
из бездны чёрных глаз
он плоть склонял к пороку!
Одни лишь ноги — круть!
Вулканом грудь! —
Её тайком не раз
мой пожирал бинокль.

Не в силах превозмочь
соблазн в ту ночь,
сорвался я… И вот,
полёт! Манящим курсом!
Мой сон похерил свист:
я падал вниз…
Так выпал в стылый лёд
кипящий пар искуса.

Вчера, сквозь толщу лет,
в окне том свет
опять, вдруг, оживил
забытые свиданья.
Для страсти нет табу:
я взял трубу:
услады не сулил
туман — был ракурс дальним.

Сошли в полутона
виденья сна. —
Пьянящий шарм богинь
с неё, как ветром сдуло.
Венком той красоте —
седая тень.
Грехов сбив фокус, жизнь
бинокль перевернула…

Шарик

Навеянное Окуджавой

Столько было горя в глазках малыша:
упустил из рук он шар.
Шарик бредил небом. Страсть! И вот финал:
мальчик шар не удержал.
Небеса — крылатым! Вольному — простор!
Драйв — турбина, драйв — мотор!
Шаг один до цели — силы множит страсть!
Тут порыв не удержать.

Мелкий эпизод. Но болью в душу
затекает детский плач,
«Вот он, шарик твой! Он стал послушным.  
Он вернулся.»- лгал трюкач.

Три глубоких вдоха, полных три качка —
шар раздул во всю бока.
Ниточка-ошейник стянут. Наконец,
шарик — беглеца близнец.
Мой подлог искусный грустный дал итог:
мальчик высоко, как мог,
поднял шар, но узник на петле повис:
драйва нету — тянет вниз.

«Не грусти , малыш! Твой шарик тот же:
он силён и храбр. — Устал.
И, как он, — летать — и ты, друг, сможешь!
Только ты, пока что, мал.  

Ты пока расти. И драйв полёта
пусть в тебе, малыш, растёт! —
Тот крылат, кому летать охота!
Счастья суть — и есть полёт!