Запуржило на земле, замело.
Утро с чистого листа — чем не чудо?
Чью-то боль, измену чью-то, лживость слов —
краски мрачного холста вьюга обелит. Покуда
спит любовь и верность спит.
В этой ветреной слепящей красе
оправданиям холодным не место.
Белым реквиемом, мессой плач пурги.
Песнопенье литургий. Сводный хоровод небесный.
Кружит бренной кармой снег.
Но едва очередной ритуал
завершит зима, взывая к согласью,
люди собственное счастье данью злу
понесут в суме разлук. Покаянием. Причастьем.
Как и я своё отдал.
Этой земле тысячи лет.
Лежбище страданий и бед.
Где, как не здесь, искать двужильных?
Упрямый род. Народ-пружину.
Не лучших. Не святых. —
Закваской для других.
Божьим перстом, волей Судьбы
избранными стали рабы.
Новость озвучил куст червонный:
горел, но не сгорал терновник.
Его Небесный дух
понёс простой пастух.
Б-га наказ — действенный код.
В посохе мандат на Исход.
Рассечены морские воды.
И вожделенный вкус свободы,
неведомый никем,
уже невдалеке.
Но до чего ж память слаба! —
Сгинул враг, но ропщет толпа:
был разделён восторг не всеми.
Пороков ноша? Рабства бремя? —
Давить стал на народ
гнёт чуждый — груз свобод.
Голод и зной, пот да песок:
ох, и долгим будет урок.
Б-г и свобода — пульс Исхода!
Войдут в край молока и мёда,
без страхов, без оков, —
потомки тех рабов.
Порче гнездо время совьёт.
Нате! — Люди вновь за своё.
Слаб человек: грех — частью быта.
Б-г? Заповеди? — Всё забыто.
Терпел Он. Вдруг, поймут?
Потом решил: в Галут!
С тех пор сюжет жизни таков:
мир бурлит, броженье умов. —
Бродит Творца чудное племя.
Закваской. Для иных мишенью.
Сбивают с ног — встают.
Жестоковыйный люд…
Тягостный тягучий закат. Месяц горбат. Печали безголосье. Последнее тепло с собой уносит осень. И день слетает в никуда. И ближе даль.
Жизнь вдвоём. Плечо у плеча. Двое молчат: сезон немой и тусклый. Длиннее вечера, страстей иссохло русло. Им жизни старое кино в просмотр давно.
Вдруг, слепящий свет во дворе. Ахнула дверь. — Незваный гость, похоже. Но… чудом из чудес — два ангела в прихожей! То, наяву, родной геном влетел в их дом.
Те же двое. Тот же сюжет. Только уже иная атмсфера. — Дом — шумный ипподром. Там два пенсионера лихим аллюром резвых кляч несутся вскачь.
Старости ползучий синдром близок, коль в нём налёт хандры и скуки. Но этот липкий слой легко снимают внуки: усталым — допинг, тухлым — мирр. — Их эликсир.
На его лице для счастья места нет. Было… Да стянуло кожу ветрами, горькой солью бурь и бед. И, всё же, оно в морщинах памяти. Живым теплом. Там лето, речка, сад зовут его назад и манит светлой грустью дом.
Но в такую даль реальность не возмёшь: в днях текущих правды мало. Они изменчивы, цена им грош. И знал он: с таким балластом в этот край не долететь. С ним миг не воссоздашь. Текущее — мираж. Всё в прошлом. Всё, что только есть.
На худом лице улыбка ширит взгляд. Глаже лоб. Глаза теплее. Кривая улочка, домишко, сад… — Похмелье развеет все виденья, как ветра туман. Но память мозг пленит: старик опять слетит испить целительный обман.
Всплеском страсти осени жжёт закат. Позади восток ушедшим манит. — Краски всюду. Чудо! Но пока… полюс притяженья между нами.
Между нами общего — две судьбы: здесь их завершенье и начало. Два заряда. Две родных среды. — Близость разных двух потенциалов.
Между нами общего — две руки. В связь времён ладонь в ладони. — Вместе. Дивный случай: повод для слуги обожанье выразить принцессе.
Между нами близости — два шага. Ручеёк желаний и искусов. Повод к грусти: наши берега раньше, позже — всё же, разойдутся.
Взгляд влюблённый месяца. Вечер тих. Чем не атмосфера для свиданья? Спит светляшка, вечер освятив. С Новым годом, звёздное созданье! С первым годом из ста двадцати! Спи, мой ангел. Радуй свет! Свети!
