Этой земле тысячи лет.
Лежбище страданий и бед.
Где, как не здесь, искать двужильных?
Упрямый род. Народ-пружину.
Не лучших. Не святых. —
Закваской для других.
Божьим перстом, волей Судьбы
избранными стали рабы.
Новость озвучил куст червонный:
горел, но не сгорал терновник.
Его Небесный дух
понёс простой пастух.

Б-га наказ — действенный код.
В посохе мандат на Исход.
Рассечены морские воды.
И вожделенный вкус свободы,
неведомый никем,
уже невдалеке.
Но до чего ж память слаба! —
Сгинул враг, но ропщет толпа:
был разделён восторг не всеми.
Пороков ноша? Рабства бремя? —
Давить стал на народ
гнёт чуждый — груз свобод.

Голод и зной, пот да песок:
ох, и долгим будет урок.
Б-г и свобода — пульс Исхода!
Войдут в край молока и мёда,
без страхов, без оков, —
потомки тех рабов.

Порче гнездо время совьёт.
Нате! — Люди вновь за своё.
Слаб человек: грех — частью быта.
Б-г? Заповеди? — Всё забыто.
Терпел Он. Вдруг, поймут?
Потом решил: в Галут!
С тех пор сюжет жизни таков:
мир бурлит, броженье умов. —
Бродит Творца чудное племя.
Закваской. Для иных мишенью.
Сбивают с ног — встают.
Жестоковыйный люд…

Алисе и Анжелине

Тягостный тягучий закат.
Месяц горбат.
Печали безголосье.
Последнее тепло с собой уносит осень.
И день слетает в никуда.
И ближе даль.

Жизнь вдвоём. Плечо у плеча.
Двое молчат:
сезон немой и тусклый.
Длиннее вечера, страстей иссохло русло.
Им жизни старое кино
в просмотр давно.

Вдруг, слепящий свет во дворе.
Ахнула дверь. —
Незваный гость, похоже.
Но… чудом из чудес — два ангела в прихожей!
То, наяву, родной геном
влетел в их дом.

Те же двое. Тот же сюжет.
Только уже
иная атмсфера. —
Дом — шумный ипподром. Там два пенсионера
лихим аллюром резвых кляч
несутся вскачь.

Старости ползучий синдром
близок, коль в нём
налёт хандры и скуки.
Но этот липкий слой легко снимают внуки:
усталым — допинг, тухлым — мирр. —
Их эликсир.

Мирр — ароматическая смола

А когда с приходом лета, наконец,
затянулась рана и рубец
его украсил тело, уже одна кора
в себе хранила боль от топора.

А её, живая, рана не видна:
глубоко запрятана она.
И боль снесут, не выдав, до дней последних вплоть
кора сухая, немощная плоть.

Мир, что внутренним зовётся, — скрытный мир.
Где найти к нему ориентир?
И как во внешнем блеске узреть, что дни на спад?
В лучах зари — восход или закат?

Скоротечным был живительный сезон.
Увяданья скрыть не в силах клён.
И лист багряный, скрасив коротких дней печаль,
спадает в тень былого силача.

Красоту и грусть притихшего листка
наблюдает старая ольха:
«Способна только осень явить суть бытия.»
Её глазами вижу мир и я.