Под зонтиком

Ане и Саше

Очередью дьявольской
поливает, жжёт свинцом —
хлещет дождь декабрьский
в лицо.
Тут же ливня щупальцы
плоть сковали холодом.
Рвёт клыками улицу
вода.
В час, когда попал в беду, а злом
непогоды бес — дождь ледяной,
хорошо иметь укрытьем дом.
Иль, хотя бы, зонт над головой.

Детство — под прикрытием.
Юность — под опекою.
Зонтиком — родители! —
Уют.                  
Лето в осень росами.
Виноград к тоске вином.
Дети стали взрослыми
давно.
В испытаньи, посланном с небес,
под шальным огнём в час грозовой
лучше дом, а нет — любой навес
хорошо б иметь над головой.

Декабря экзотика
рваной дробью! Зуб о зуб. —
Ни шатра, ни зонтика.
В грозу!
Резал слух стихии бред.
Битый, я сквозь дрожь вникал:
«Как понять Художника
сюжет?»
То ль наукой верившим в прогноз,
то ль намёком грешнику на Суд?
День трясло… Грозу сменил мороз. —
Гололёд. Лик ночи на носу…

Слуга

Не примите слог мой безыскусный
за мольбу, упрёк иль льстивый жест.
Обращаюсь письменно и устно
к Вам — своей строптивой госпоже.

Я при Вас ещё с времён зачатья.
Следую за Вами по пятам…
Вы – моя беда, моя удача.
И вся жизнь моя подвластна Вам.

Тропами и радости, и боли
в связке мы блуждаем по горам.
Спуск или подъём — курс в Вашей воле.
И кому маршрут знать, как не Вам?

У меня давно к Вам нет вопросов:
водят Вами прихоть да каприз.
Признаю, и Вам со мной непросто:
я ведь тоже малость норовист.

Каждый раз нa Ваш диктат, восставший,
отвечал, в бега срываясь! — Шишь!
Сколько не пытался — узы Ваши
не сорвать: от Вас не убежишь.

У вершины, на хребте, внизу ли
уповать не смею на привал.
Лик Ваш скрыт. Ваш шаг непредсказуем.
И любой мятеж мой ждёт провал.

«Вместе» не спрессуешь воедино,
если скрепой власти вертикаль.
Жизнь сломать — для вас кураж невинный:
чужды Вам и совесть, и мораль.

Обсуждать слепому бесполезно
путь конечный к лагерю «Приют».
Выбор Ваш: пологий склон иль бездна
выведут меня на Высший Суд.

Знаю, что просить Вас нету смысла:
я давно дал в том себе обет.
Страсть слилась, эмпатия прокисла:
Вы, мадам, бесчувственный субъект.

Но как Ваш партнёр, меньшой, но в доле,
высказавшись, слогом не солгав,
Вам желаю выгуляться вволю!
Ваш, но непокорный Вам слуга.

Замок

To Astin Aiden

Где-то в памяти моей в голубом кристаллике
вот уж двадцать тысяч дней мальчик маленький
на песке, ладошками, возвести пытается
первый замок. Крошечный. А тот рассыпается…
Укрепит чуть стены детская слеза:
вновь желанный дом почти готов.
А потом он снова рушится. Как знак
неизбежных бед и катастроф.

Осень. Грусти эскадрон объявился у крыльца:
умыкнуть за горизонт вновь пытается.
И меня когда-нибудь, втихаря, околицей
понесёт в бесцельный путь в жёлтой свите конница.
В край, где вечность общий хаос душ и тел
в алгоритме свяжет, не спеша.
Там всё то, чем жил, любил и чем горел
встречу я. Включая малыша.

Протяну я малышу две руки. Ладонями.
Не без грусти расскажу: “Всё, что строил я,
растащили по камням. Нажитое — сыпь да тля:
было нужным — стало хлам. Ценность — штука зыбкая.
Но не дело нам с тобою горевать:
хрупок мир — в нём всё идёт на слом.
Довелось и нам счастливыми летать! —
Счастье — в созидании самом!”

И улыбка расцветёт на глазастом личике.
И звезду во тьме зажжёт! В вызов! В клич векам!
И кого-то свет звезды из кольца бед выведет!
Столько лет её следы я ищу… — не виден след.
Но не зря искрится в памяти моей
этот чистый голубой кристалл!
Там упрямый мальчик двадцать тысяч дней
воздвигает замок… Из песка…

Отцу

Сборы.
Так уж жизнью повелось:
вдруг, судьба двоих разводит врозь.
Скоро
уходить. На посошок
сын к отцу со стопкой подошёл.
Долго
он стоял, глаза в глаза,
возвращаясь памятью назад:
долга,
даже с болью за вину,
не списать на грех. И не вернуть.

“Разреши, отец, мне выпить в путь нехоженый.
Но за встречу! Там, где вечность для бесед.
Я найду тебя. Всё ж, как-никак, похожи мы.
И, что главное, судьбы там, вроде, нет.
Ты прости меня, отец, за легкомысленность.
Что не в меру вспыльчив был в пустой накал.
За ошибочные ценности и истины.
Что таким, как ты хотел, так и не стал.”

Смотрит
тот на сына без обид.
Ничего ему не говорит:
опыт —
самый лучший педагог.
Жизнь научит! Дай ей только срок…

“О тебе, отец, совсем так мало знаю я —
не расспрашивал, чего уж тут вилять.
Год рождения, профессия и звание —
это всё, что рассказать успела мать.
Не свелось нам отмечать Победы праздники
за одним столом под памятный салют.
Никогда к тебе своих чувств не высказывал:
ты и сам всё знаешь. — Я тебя люблю!”

Водку
в освещении зари
выпьет в одиночестве старик.
Фото
в чёрно-белом на стене.
Молодым отец там. На войне.

Картинка из прошлого

На волнах степи
цвет качается.
Август пьян.
И жизнь кипит.
Чё печалиться? …
Вдруг, застыла степь.
Слышит вольница:
ветер дробь несёт —
в версте
скачет конница.

Ничего не остановит
бешеный галоп
там, где шашки наголо,
где атака в лоб!

Кровожадность — в свист!
Ярость — пеною.
Взмах клинка.
Слетают вниз
кудри белые.
Перезвон стальной —
кавалерия!
Мёртвый всадник. Конь,
живой, —
грива в клевере.

В мирном поле
брат на брата
с Б-гом, с верою
бой ведут солдатики
с офицерами.

Примирила степь
обе стороны.
Русский дух орлом взлетел,
сядет вороном.
Травы во степи
цвета алого.
На покосе август спит.
Ночь, без малого …