Усладившись зарёй, горизонт догорает…
Звёзд разбуженный рой, наблюдая закат,
на земную юдоль безучастно взирает:
чьи-то грусть или боль не видать свысока…
А на сцене земной эпилог дивной пьесы,
что с аншлагом идёт с допотопной поры.
В ней невинность виной, легкомыслие стрессом
актов круговорот кроет в ходе игры.

Дня миражи, фантомы ночи
у всей вселенной на виду…
Они бредут в её бреду… —
Былых страстей дух.

Прежних красок взрывных нет в картине спектакля:
колер выгорел их, обескровив букет.
Гнев и ревность сошли, восхищенья иссякли.
Брага вместо шабли: вечер врозь — не банкет.
Да, на всё свой лимит. Даже к сладостям рая
Драматург лёгкий флирт заложил в перебор.
Депрессивна заря, горизонт догорает… —
Страсти жгучий разряд слился в стылый минор.

Дня миражи, фантомы ночи
у всей вселенной на виду…
Они бредут в её бреду… —
Былых страстей дух.

В этой пьесе и я явно был не аскетом.
Не на первых ролях — как массовки актёр
лгал, юлил и петлял — аккурат по сюжету,
в неуёмных страстях остужая задор.
Акт за актом… Теперь, но всё чаще как зритель,
с пониманьем смотрю на чужую игру:
на змеиной тропе двое… Мне ли судить их?
Как и эту зарю, что прозреет к утру?

Среди простых горожан вальяжный тот воробей,
сноб, сибарит и гурман, слыл благородных кровей.
Супруга — сладкий цветок. Под крышей пекаря дом. —
Он жизнь румяной испёк. Он был удачлив во всём.

А рядом угол снимал ханыга. Сущий балбес.
И жизнь его крышевал конюшни ветхий навес.
Вполне налаженный быт. Чем не достойный удел?
Здоров, беспечен и сыт… — он, вольный,  жил, как хотел.

Два антипода-самца. Две непохожих судьбы.
Один себя созерцал со сладострастьем слепым.
Другой на жизнь без затей смотрел. Включая свою.
И тоже в дань слепоте, балдел и жил, как в раю.

И, вдруг, крутой поворот!  Однажды, поздней весной,
когда пахуч был, как мёд, вечерний воздух хмельной,
когда к соблазнам луна склоняла чувственный май,
аристократа жена слетела к смерду в сарай.

В округе прямо с утра стоял кипучий галдёж:
о блуде новость быстра. А тут и случай хорош.
И, вправду, было бы с кем? И хоть имело бы смысл?
Видать, у самок совсем к весне ослаблена мысль.

А двух любовников ночь свела в шальную постель:
стихии вырвалась мощь кипящей лавой страстей!
И потекла через край во вожделеньи слепом,
крутую птичью мораль обдав крутым кипятком!

И столько красок, живых, чудак тот в жизнь её внёс!
И множил чувственность их пьянящий конский навоз.
И вечер был на все сто! И в нём блистала она,
садясь за свадебный стол на свежей куче гавна!

Теперь, коль скоро про жизнь мой сказ к концу подошёл,
в глаза мне глядя, скажи: «Тебе ж со мной хорошо!?»
За шаг, поправший табу (а был и прост я, и пуст),
благодари не судьбу, а свой изысканный вкус.