Вот и время, — как никто, владыка зоркий,
мне за выслугу, за рвенье и за пыл
нацепило на погоны две шестёрки,
будто в жизни я и вправду шестерил.
Словно та же цифра шесть, сгибал я спину,
чтоб с таким, как я, начальник-лилипут
не смотрелся так отчетливо бессильным.
Будто был я льстец и жалкий лизоблюд.
Может вправду мельтешил тузам в угоду?
Дифирамбы пел красоткам за любовь?
Может совесть продавал любому сходу
в сделках ради выгоды любой?
Что ж, отвечу в благодарность властелину:
“Повышенье — есть признание заслуг.
Но, уж если для кого и горбил спину,
то для тех, кого любил, кто был мне друг!
В униженьи не просил теплее места.
Если ж кто-то обижал, пусть не меня,
мог вертлявым языком своим еврейским,
но по-русски, вставить, кто из нас — свинья!
Трезвый, был я для чужих закрыт снаружи.
Во хмелю зато, доверчив, как щенок.
Хоть сговорчив, хоть три года был на службе,
но ходить в лакеях бы не смог.”
Как бы ни был год грядущий всем нам дорог,
мы в ответе за деянья позади.
Так что, если дослужусь до двух семёрок,
значит, всё-таки, я время убедил.
Ну, а в этот неприметный день рожденья
всё ж отмечу, хоть и сбило время спесь,
но в достатке сохранило страсть и рвенье.
Будь иначе, я давно бы бросил петь.