Среди простых горожан вальяжный тот воробей,
сноб, сибарит и гурман, слыл благородных кровей.
Супруга — сладкий цветок. Под крышей пекаря дом. —
Он жизнь румяной испёк. Он был удачлив во всём.
А рядом угол снимал ханыга. Сущий балбес.
И жизнь его крышевал конюшни ветхий навес.
Вполне налаженный быт. Чем не достойный удел?
Здоров, беспечен и сыт… — он, вольный, жил, как хотел.
Два антипода-самца. Две непохожих судьбы.
Один себя созерцал со сладострастьем слепым.
Другой на жизнь без затей смотрел. Включая свою.
И тоже в дань слепоте, балдел и жил, как в раю.
И, вдруг, крутой поворот! Однажды, поздней весной,
когда пахуч был, как мёд, вечерний воздух хмельной,
когда к соблазнам луна склоняла чувственный май,
аристократа жена слетела к смерду в сарай.
В округе прямо с утра стоял кипучий галдёж:
о блуде новость быстра. А тут и случай хорош.
И, вправду, было бы с кем? И хоть имело бы смысл?
Видать, у самок совсем к весне ослаблена мысль.
А двух любовников ночь свела в шальную постель:
стихии вырвалась мощь кипящей лавой страстей!
И потекла через край во вожделеньи слепом,
крутую птичью мораль обдав крутым кипятком!
И столько красок, живых, чудак тот в жизнь её внёс!
И множил чувственность их пьянящий конский навоз.
И вечер был на все сто! И в нём блистала она,
садясь за свадебный стол на свежей куче гавна!
Теперь, коль скоро про жизнь мой сказ к концу подошёл,
в глаза мне глядя, скажи: «Тебе ж со мной хорошо!?»
За шаг, поправший табу (а был и прост я, и пуст),
благодари не судьбу, а свой изысканный вкус.