Память, словно луч в тумане, отыскав душе приют, вводит в дом оживший. К маме! В юность сладкую мою. Кут родной. Здесь всё, как прежде: пол-ворчун, кровать дугой; чайник чашке шлёт надежду, в печке молится огонь.
Но в этот дом не столько пламя тепло несёт: в любой сезон мама — градус жизни! К маме я вернулся. На поклон.
Вечер. Месяц в дымке тонет. Чья-то падает звезда. Тень слетела. Пусто в доме. — Вновь я к маме опоздал.
И снова ночи придыханье стечёт, мой разум замутив: “Поздно вспомнил ты о маме! Но, хотя бы, чист мотив.“ Не приносил я ей подарков и нежных слов не говорил. Боль — судья: молитвой — чарку матери. Когда б ни пил.
Одним свобода — воздухом: для них она привычный антураж. Другому б воли вволю наглотаться: у неё сезон короткий. Вот так и я по городу валандался, взирая на пейзаж, когда сюда вернулся, как на бал с порога, после третьей ходки. Голодный, Вас накнокал я в тот вечер у отеля “Метрополь”. И хоть всё шло ништяк, Ваш интеллект был для меня высоковатым. Но быстро естество тут взяло верх. — Вы были хороши собой! И после трёпа сходу Вас я с понтом пригласил… в Большой театр.
Ходил на цирлах перед Ольгой Ленский и Женя с Таней трёкали в дуэт. А мне две Ваши голые коленки понять мешали пушкинский сюжет. Потом пошёл базар намного круче: в конце Онегин Вову замочил. И вспомнил я тогда подобный случай… Но там подельник съехал в стукачи.
Назавтра в кабаке под “Очи чёрные” мы перешли на ты. Мне стоило труда с тобой гудеть, ведь я привык только по фене. Я гнал фуфло, под футцана косил, я подарил тебе цветы. Tы ж подарила мне свою любовь. Причём, в любом расположеньи. Дни плыли тики-так и жизнь лилась подобно трели соловья. Я брилликов навесил на тебя и цветняка по самы уши. Но быстро всё лавьё прошелестил: крыша поехала моя. Мне дело старый шлепер говорил, но я как шланг его не слушал.
На всё глаза открыл мне кореш Толя, сказав: «Не там ты бросил якоря». И понял я, что ты у “Метрополя” в тот вечер оказалася не зря. Нет смысла задавать теперь вопросы. Гордись, меня ты сделала тип-топ: я должен был давно катить колеса — меня ж они покатят на восток.
Да, лох! Рамсы попутав и уместно оказавшись на мели, я срисовал квартирку, где давно жил одинокий шопенфиллер. Работа будет тихая, прикинул, даже вход со стороны. Без подготовки брать её пошёл и… мусора меня накрыли. Да, не попал я в масть, мне не отмазаться. Как говорят, торчу. А ты сейчас торчишь у “Метрополя” в ожидании клиента. Но не держу я зла, хоть от тебя даже письма не получу: я сам колоду эту стасовал и напоролся сам на это.
Ну что сказать к тому, что не дано: такой костюмчик мне судьба пошила. Я думал, пью бургундское вино, а вдул эрзаца местного разлива. Ещё одна глава судьбы закрыта, а новую откроет новый срок. Я фраернулся, моя карта бита. Зато я этот выучил урок!
