Грязь

“Чистота — залог здоровья!” — Лживый штамп. Не верьте.
Есть один у жизни щит — иммунитет.
Грязью лечат! Это знают даже черти.
И до смерти им, чумазым, дела нет.
И чаще тот, кто жить в грязи привык,
здоров, как бык.

Чистота — иллюзий глянец. Камуфляж пороков.
Тщетно люди грязь пытаются прикрыть.
И не нужно вовсе в жизни быть пророком,
чтобы знать: не грязь погубит нас — корысть.
А пока живым всем правит, в основном,
не грязь. — Геном!

Чистота — очки морали. Понт. Ворью перчатки.
И она ж — защитный панцырь для души.
Посторонний грязь не видит? — Всё в порядке.
Ради этого все средства хороши.
При этом мы и с совестью вась-вась.
Забыв про грязь.

Фетишизм. Канон религий. Чисто — значит ладно.
Как надежда в этом, может, что-то есть.
Но когда живёшь в грязи иль с грязью рядом,
понимаешь: человека чистит смерть.
А там и для души, слыхал, есть щель —
Чистилище.

Детство. Комнатка три на три. Мама у корытца.
Простынь чистая на чистое дитя… —
Мамы нет давно. Теперь мне не отмыться:
грех — не грязь. Тут что корыто, что бадья…
Один сквозь джунгли жизненной стези
бреду в грязи…

Укачалочка

                           To Angelina Maria

Случайно ли, но с этой крошкой мир
вернул меня в то лучшее,
чем жил когда-то. Но шалит,
резва не в меру внучечка:
то грудь пинает ножками,
то барабанит ручками.

Не щёчки — сдобой булочки.
Вертлявый носик-плут.
Глазёнки-незабудочки
уже вовсю цветут.
В них девичьи смешиночки
зажгли костры в зрачках.
А я тебя, пушиночку,
качаю на руках.

Младенец месяц-скобочка
днём где-то сладко спит.
Зевает в небе облачко.
У кошки сонный вид.
Дома и те все сонные:
спустили уши крыш.
А ты неугомонная
пока ещё не спишь.

Твердил себе: “Смотри, построже будь.”
Но быстро мой запас иссяк:
сердито строил рожи я —
ты, в вызов, улыбалася.
Ну, до чего ж похожие:
по складу лба в меня ты вся!

Такая же упрямица.
Но это не беда.
Есть между нами разница:
я стар, ты молода.
Тебе ж всего полгодика.
А я? — Прошедший век.
И правильный ты, вроде как,
взяла на жизнь разбег.

Лети свободной гусонькой
в стихии голубой
к теплу и свету! Курс такой
укажет пусть любовь!
Пусть солнышко прокатится
по небу в радость дня!
Усни, моя проказница.
Ослушница моя!

Неделимое

В такт мелодии качало воздух августа.
Небо благостно.
День далью голубой.
В созвучности такой
влюблённые трубач с трубой
по меркам изобилия,
пополам, тепло своё делили.

Любовь. Свингует на ветру труба.
Любовь. Свобода сердцу. Кровь к губам.
Тепло в любви сегодня им.
Гармония.

Но тепло, в остатке, лето наспех сбросило
нищей осени
с последнею грозой.
День в сером. И настрой
мелодии совсем другой.
И вот-вот половинки
разнесёт на первые снежинки.

Любовь. Играет зябкий блюз труба.
Любовь. — Давно жизнь на неё скупа:
её, как и тепло, друзьям
делить нельзя.

По этапу

В пепел кожа да сплошные кости
мрачным сюжетом в окне:
в страхе этапа ждёт осень,
слёзно взывая ко мне.
Как будто я, голый и босый,
найму ритуальных коней.

Мне б помягче с ней, но я бедняге
тут же сказал без затей:
“Рано спускать жизни флаги.
Даже с зимой на хвосте.
А доставка в предписанный лагерь —
то функция Высших властей.”

Бугры и ямы

Дороги рельеф  — суровою правдою.
Но манит пейзаж. Да хмелем — простор!
И спотыкаюсь снова я и падаю:
таков уж гид-судьба — то яма, то бугор…

Казалось бы зряч, к безумствам не склонен я:
чуть начал разгон — удар! Не везёт…
Но, сплюнув с гнусью жизни боль солёную,
хриплю в подъёмный мат! И вновь гоню вперёд.

Да, мне бы пора мотать жизнь помедленней.
Да, кто-то шустрей и прозорливей. — Пусть.
А я навстречу вечности, по мере дней,
любить и жить спешу! Покуда длится путь.

Когда ж сбросит ночь фату, к чреву темени,
судьбу оттеснив, навяжет курс рок.
К последней яме. Там, в стране безвременья,
авось почтит мой бег последний бугорок?