Пушистым озорным кристалликом
спустилась на щеку снежинка:
мол, радуйся, зима спешит к вам.
Как-будто жизнь теплей зимой…
А миг спустя она расстаяла,
оставив чистоту и нежность.
Но капелькой живой, надеждой…
стекает по щеке слезой.
И вот уже пурга волшебница,
постелью белой совращая,
любовь свою мне обещает.
Но я не верю в чудеса.
Ничто в моей душе не теплится.
Продрогший измождённый грешник.
Бреду без цели, но надежду
несу… ледышкой на усах.
На улочках соседних (но не далее)
эту пару каждый вечер наблюдаю я:
блюдя привычный этикет,
дистанцию в пределах
(маршрут и власть в её руке),
его душа и тело
покорно семенят на поводке.
Невзрачный, но заботливо ухоженный
он команды понимает. Но несложные.
Хозяйке стоит рот открыть,
он сразу с ней согласен.
А уж лизнуть иль угодить —
ему желанной сластью:
талант на это у него и прыть.
Он знает, что нельзя, что позволительно.
Ждёт обеда молча он и ждёт соития.
Ему свободой променад —
ошейник не в удушье.
Лишь только знак подаст она,
он весь — глаза и уши.
И взгляд при этом, будто виноват.
Вот так, благодаря судьбе-ошейнику
ни грехов, ни предпосылок к искушению.
Таким не ведомы борьба,
ожог безумства, страсти.
Убережёт таких судьба
от горя и напастей.
Что скажешь? — Жизнь счастливого раба.
Разукрасив за день двор невпопад,
загустила у забора краски осень.
Да так, что на худой сад,
их не хватило вовсе.
И мне такой сюжет
совсем не по душе.
Листопад.
Для искусства краски все хороши.
Но, когда цвета тоски преобладают:
в перспективе — жизнь, как жизнь,
а ближе — не такая.
И это не изъян.
В искусстве жизнь — обман.
Миражи.
Голый сад, в цветной курган листьев сонм —
мне гипнозом неживого колорита.
Унылый затяжной сон.
Там, где судьбы палитра
убога и бледна,
украсит жизнь весна.
До весны!
В основу текста положены
стихи Иосифа Рабиновича
Порча, сглаз… — это зло мы сами
отвести в силах. Даже во сне. —
Человечек с гнилыми глазами
по ночам является мне.
Он, отвратно осклабив рыло,
ухмыляется… Паразит!
Всё, что дорого мне и мило,
сглазить взглядом своим грозит.
Я хватаю его за горло:
удавлю этот гнусный бред!
Но что толку пытаться голый
бездыханный душить скелет?
Утро к радости? — Ночь на плечи:
сглаз носить мне весь день напролёт.
Представляю: лишь кончится вечер,
гнилоглазый снова придёт.
И опять своим гнойным взглядом
будет душу травить мою.
Зло накличет глазами. Падла!
В них смотреть, пока не сгниют?
Баста! “Слышишь ты, чёрт безрогий?
Я поклялся! На этот раз
ты забудешь сюда дорогу:
в эту ночь ты уйдёшь без глаз!”
Растоптав самомненье на маршах подошвой сапог,
попинавши сполна ложь и чванство носками ботинок,
не терплю показную открытость широких дорог.
По душе мне интим и стеснительность узких тропинок.
Как бы ни были молодо гладки асфальт и бетон,
сколь бы сладкой и быстрой в машине езда не казалась,
там спешат, там в мирской суете норовят на обгон.
А для счастья-то страннику нужно по сути так мало.
Указатели к призрачным целям, зрачки фонарей.
Направленье развилки на выбор судьбе предлагают.
Стиль дорог — он криклив и навязчив. Тропинки добрей.
Только их доброта поскромней и совсем не такая.
Там укроют от ветров шальных. Краше там и теплей.
Тишиной там и музыкой лечат. В жару ждёт прохлада.
Там уставшему путнику — пень, для упавших — постель,
где периною листья да мох. Только лучше не падать.
Вот и мне спотыкаться в потёмках вечерних нельзя:
Агасфера понять может тот, кто один на маршруте.
Плачет осень дождём золотым. И всё уже стезя.
Я изгоем бесцельно бреду. Ни столбов… Ни распутий…
