Утро. Весна. Леса опушка.
Воздух певуч и пьян. — Погода!
Слышу: кому-то щедро годы
дарит кукушка.
Долгим ли путь будет в итоге,
если несёт экспрессом “Осень”?
Кто ж мне подскажет, сколько вёсен
встречу в дороге?

Просить не думал, вроде я, —
затих её кларнет.
Тотчас сошли на нет
счёт и мелодия.

Лучше молчать, чем петь в угоду.
Лета сулила б — всё мне мало.
Ну, отсчитала б вёсен много,
значит соврала б.
Чую — экспресс прибавил ходу:
знать, машинист ведёт со смыслом.
Спой же кукушка, жизни коду!
Но не так быстро.

Трезвее воздух к вечеру.
В лазурной дымке лес.
Весна. И мчит экспресс
маршрутом к вечному…

Г. Б.

Играй, моя труба, играй.
Излей печали в осень.
Очисти грудь. А после
дай вольным чувствам вольную.
Верни меня в тот дивный край,
где, вдох один и… пьяный
лежишь в шелках поляны,
вкусив земной юдоли миг!

Океан надежд… Прозрачность грёз…
Беспечность мыслей…
И… жар таких желанных уст!
А вокруг нас чудо — красный воск
в зелёных листьях:
горит костром брусники куст!

Да, осень хороша и здесь —
сезон тепла и красок.
Её взгляд добр и ласков.
В одеждах — почерк модницы.
Здесь ягод разных… — всех не счесть.
Брусника? — В изобилье.
Но той вкус не забыл я! —
Такая здесь не водится…

В этой красоте, в краю щедрот
душе уюта
найти так и не довелось.
То ли воздух осени не тот,
то ль просто трудно
любить, но жить с любимым врозь.
Тает горизонт. В закатной мгле
ещё мне виден
поляны той брусничный рай!
Там, в просторах вечности, мой дом —
любви обитель.
Играй, моя труба. Играй…

Для бескрылых дум ночь — небесной мессой.
Непогоды грусть — паутиной слёз.
Данность — на виду. Будущность — завесой.
Тускло. Ни надежд, ни грёз.
Не идёт мне сон: прошлое виденьем
пробудил хмельной ветер-пономарь.
Вспомнил я, как он, с тем же вдохновеньем,
старенький качал фонарь.

Тот фонарь, как пьяный мистик, в чёрной пустоте
оживлять мазками кисти умудрялся свет.
В свете том шальные мысли, разжигая страсть,
вольные, рвались летать!

Улица и дом за усопшей далью.
И хоть за окном чистым серебром
фонари горят, мне так не хватает
старенького фонаря!

Света холод, мрак пространства… – стал другим экран:
всё, что раньше было ясным, замутил туман.
Сохнут мысли, стынут страсти… – всё, чем жил, в былом
делит ночь с тем фонарем.
А фонарь тот, пьяный мистик, в чёрной пустоте
оживлять мазками кисти умудрялся свет.
В том астральном свете мысли, разжигая страсть,
вольные, рвались летать!

Тому солдату

Не жди меня, я не приду. —
Mне не осилить тыщу вёрст.
Остались ноги на беду
в траве у двух берёз.
А я, в остатке, налегке,
был сброшен в ров. Где и затих.
Где, запрессованный в песке,
лежу среди своих.

Но в этой тесноте, к плечу плечо,
свободным на просторах забытья,
нам вволю и такой земли клочок:
всё ж, не чужая, как-никак, земля.
Здесь ягод и грибов на сущий рай!
Здесь воздух мая — брага на меду!
Страна смиренья. Снов блаженных край.
Не жди меня, я не приду.

И, вроде, был обычный бой.
И выполнимым был приказ.
И смерть гонялася за мной
до этого не раз.
А тут, готовеньким, солдат
доставлен к ней на рандеву.
Чтоб та насытилась! Во рву.
Ей мало? — Наплодят.

Но каждый год, обманывая смерть,
я поднимаюсь снова во весь рост!
Карабкаюсь, чтоб в небо посмотреть!
С весенним соком двух берёз.
И хоть, конечно, ров наш тесноват,
здесь все равны, здесь все в одном ряду.
Здесь нет имён. Нет званий. Нет наград.
Не жди меня, я не приду.