Пусто

Небо в чёрном. Холода.
В мозглой мгле столица стынет.
Тусклый мост. В свинцовом воздухе беда.
Отгоревшая звезда
над бездушною пустыней.

За оградой, в ста шагах,
тоже звёзды. Но пониже.
Свет их холоден: печаль, злорадство, страх? —
Освещенье тюрем, плах.
Явь и сон дворцов и хижин.

Тишь рассвета в упокой.
Ветра немощный молебен.
Пленник вечности. Забвения рекой
уносимый… Молодой!
Чист, лучист и благолепен!

Не услышан зов трубы.
Нем орган тысячеустый.
Жизни баловень, возлюбленный судьбы
предан. Брошен. И забыт.
Сыро. Пасмурно. И пусто.

Загулялась

Уж сколько дней как вьюга, сбившись с пути,
петляет, нервно мечется да след мутит.
Но все упрёки небу шлёт.
При этом
скулит про свою юдоль. —
Характер такой.

Характер есть. К нему и сила, и фарт.
К неукратимой удали слепой азарт:
гулять — так широко! Со свистом! —
Вволю!
Гуляла… Но, как назло,
её занесло.

А у самой-то ведь земли — океан!
Но… сбит ориентир. Проводником — дурман:
к сестре родной завёл. А та не рада.
И как тут, поймёт любой,
не стать вьюге злой?

Который день подряд она на бегу.
Ругает свет. Сестру клянёт: несёт пургу…
Слабеет. Но кружит пока. —
Блефует.
Дай Б-г ей найти,
самой,
дорогу… домой.

Судный вечер

В голове моей хмельной полный бред:
в честь мою идёт у Б-га обед.
Президенты, короли,
знаменитости… Их жёны.
Тамадой для приглашённых
Иисус. Он же раввин.

Тосты, здравицы… Кругом все подряд,
упиваясь, обо мне говорят.
Мол, талантлив. Однолюб.
Истый праведник и рыцарь.
Принимаем, коль стучится,
без протекции, в наш клуб.

Я держусь особняком. Напоказ.
Наблюдаю молча мастерский фарс:
речи сочны и умны,
рафинированность слога.
Будто сцена не у Б-га,
а скорей у Сатаны!

Иисус? Уж он-то всё понимал:
на актёрах негде ставить клейма.
Извращенец, лиходей,
душегуб и прощелыга… —
Торжество греха и шика
себялюбцев всех мастей.

Я к Иисусу: «Ребе, в данный момент
это общество святош не по мне.
Столько я не начудил,
чтоб своим быть в круге этом.
Намекни Ему: наветы —
не улики для Судьи.

Мне б взамен среды, где правят понты,
отбывать срок в вечность с людом простым.
Покрывать путь внеземной
наравне с ним на этапе.
Искупая жизнь по капле…»
Тут проспался я. — Живой!

Чудо

          Чудесам, заносимым в мой дом

То ли молитвой, то ли грусти на излёт,
шквалом любви слепой, фривольным ветром блуда
в сумрачный день в мой дом нет-нет да занесёт
благостным знаменьем светлое чудо.

И каждый раз, взирая на волшебный дар,
я отношу себя к счастливейшим на свете.
И, опьяненный, пью счастья живой нектар,
жизни присущие гены бессмертья.

Спит на руках мой талисман. Мой эликсир.
Утро ли вечер — рядом с ним и я моложе.
Будет мой дом и впредь чуду в ориентир,
волен желать с лихвой — чудо всё может.

Жизнь — связь времён. Характер их мой мир вместил.
Чьи-то любовь и боль, сентиментальность чью-то…
А что не смог раскрыть в слабость возможностей,
дивными красками выразит чудо.

Настроенческое

За стеной ребенок плачет, надрывается:
время спать, а сон всё не идёт.
Но характер у младенца есть и вот,
наконец, плодом упорства назревает сон.

Был и я таким упёртым от рождения,
но, растратив весь потенциал,
благ от жизни добиваться перестал.
Кто-то курс судьбе навяжет, но уже не я.

Не заставить мне уже, не убедить её
провести заросшею тропой
по местам, где день обычный, день пустой
на сегодня для меня бы стал событием.

Что с того, что некий плод вкусить не прочь и я?
Стоит мыслям волю дать, как вслед
тотчас слышу хриплый голос ночи: «Н-е-е-е-т.
Трезвый? Спьяну ли? — Желания просрочены…»