Вонючка

To Angelina Maria

Тот, кто реально со мной не знаком,
пусть осудит грешный язык мой колючий.
Медовая! Ты пахнешь парным молоком!
Только я, на вдохе, тебя обзываю вонючкой.

Пусть в лёгкий шок чуждый им лексикон
слышат люди: речи мои шиты лыком.
Их доводы побью, всё поставив на кон:
ты ж не зря на “грубость” мою отвечаешь улыбкой!

Был я удачлив, сорвав дивный куш.
Ты — мой праздник! Молодость! Светлая фуга!
Гармония двух чувственных родственных душ.
Несмотря на то, что мы мало так знаем друг друга.

Резкий и вспыльчивый спорщик – игрок,
я, по-правде, долго судьбе был в немилость.
Давно ли я, общительный, был одинок?
Но твоя улыбка, волшебницей, жизнь изменила.

Грешник влюблённый, я Небо молю,
каждый вечер:
“Добрая мудрая Млечность!
Средь звёзд миллионов найди и окликни мою.
Направь её света отбившийся вектор
на ту,
кого так открыто и звучно люблю!
Люблю, называя вонючкой…”

Вдоль обрыва

Вдоль голодной пропасти, под всадником,
в обречённый зной плетётся старый конь.
Скачки? Страсти? — Миф.
Шаг, другой — обрыв!
Да в натяг узда. К краю!
Жизнь — привычный смог.
Горизонт у ног.
Но у жизни свой срок.

В сговоре с надёжными подковами
отлетело счастье. — Масть пиковая.
Путь вслепую — пыль.
Степь. Овсом — ковыль.
Думы — воронья стая.
Раны, боль да плеть —
это всё, что есть.
Но скупа на всех смерть.

Двое вдоль обрыва к чреву пропасти
продолжают, явно ей в слюну, плестись.
Пекло. Губы в кровь.
Голь степи — их кров.
А где рай — то Б-г знает.
Воздух — тушей. Гнус.
Шаг — удар, укус.
Держит всадник свой курс…

Старик

В основе стихи Аллы Козыревой

Местами дождь, местами снег.
Лишь трое суток лето.
Живёт на свете человек,
но без любви и света.
Ему кричат: “Привет, старик!”
Молчит. — Глухой. Снаружи.
Он к одиночеству привык.
Он никому не нужен.

Ему бы в парк, в музей и храм.
Ему бы отогреться!
А он: “Неужто дело вам
до чувственного сердца?”
И о тебе, и обо мне —
рассказ о ком-то. Где-то…
Он в чужеродной стороне
ждёт, всё-таки, привета…

Ещё не вечер!

Помню, будучи звездой (треугольной),
нас она звала в путь. Окольный.
Как будто ей с высот видней.
Она ж, в рассвет, с иерусалимской колокольни
сулила вечер до скончанья дней.

Злость незряча: доброта — зренье мудрых.
Прямиком пошёл я в то утро. —
Шарманщик барду не чета:
Лонгфелло в детстве — это вам не “Камасутра”!
Которую я тоже не читал.

Утро лебедем сошло на край света.
Тот же долгий день. То же лето.
Всё тот же путь и та же песнь.
И я как был, так есть. И песня не допета.
А звезды? — Меркнут: днём их сходит спесь.

Их пророчества слепы. Звуком — речи!
Им бы днём светить! — Видно, нечем.
Что ж, ночи — в гонор! Блеском твердь!
А мы? — Идём своим путём. — Ещё не вечер!
Пока желанья живы: жить и петь!

Сводный брак

Жених и невеста.
Церковный обряд:
венцы, аромат лампад…
священник, родители, сват… —
Заветное место.
Жених и невеста…

Туманное утро.
Чужая кровать.
Желанье одно — бежать!
Но… поздно: шальная напасть
свернула жизнь круто.
Туманное утро…

Всему своё время.
На всё свой сезон.
Реальность — удел сторон.
Любовь? — Колокольный трезвон.
Брак — множество терний.
Всему своё время…

Премудрая осень,
её ли вина,
что слову была верна?
Что счастья не знала она?
А жизнь на износе.
Премудрая осень…