Детям-инвалидам
Белое на чёрном.
Рассвет.
Ты спишь.
Тебе пять лет.
Тёплый дождь. — Хорошая примета
к светлым краскам дня.
Смотрит обречённо дитя
на потолок.
Летят
мимо взгляда радости планеты.
Мир — западня.
Дверь.
Окно.
Цепями — кровать.
К свободе шаг. —
Не встать!
Счастью ты сегодня не угоден.
Не тебе в полёт.
Но и для тебя в мир, поверь,
любовь откроет дверь!
Улыбнись, малыш!
Пусть не сегодня,
но день придёт!
To Angelina Maria
Тот, кто реально со мной не знаком,
пусть осудит грешный язык мой колючий.
Медовая! Ты пахнешь парным молоком!
Только я, на вдохе, тебя обзываю вонючкой.
Пусть в лёгкий шок чуждый им лексикон
слышат люди: речи мои шиты лыком.
Их доводы побью, всё поставив на кон:
ты ж не зря на “грубость” мою отвечаешь улыбкой!
Был я удачлив, сорвав дивный куш.
Ты — мой праздник! Молодость! Светлая фуга!
Гармония двух чувственных родственных душ.
Несмотря на то, что мы мало так знаем друг друга.
Резкий и вспыльчивый спорщик – игрок,
я, по-правде, долго судьбе был в немилость.
Давно ли я, общительный, был одинок?
Но твоя улыбка, волшебницей, жизнь изменила.
Грешник влюблённый, я Небо молю,
каждый вечер:
“Добрая мудрая Млечность!
Средь звёзд миллионов найди и окликни мою.
Направь её света отбившийся вектор
на ту,
кого так открыто и звучно люблю!
Люблю, называя вонючкой…”
Вдоль голодной пропасти, под всадником,
в обречённый зной плетётся старый конь.
Скачки? Страсти? — Миф.
Шаг, другой — обрыв!
Да в натяг узда. К краю!
Жизнь — привычный смог.
Горизонт у ног.
Но у жизни свой срок.
В сговоре с надёжными подковами
отлетело счастье. — Масть пиковая.
Путь вслепую — пыль.
Степь. Овсом — ковыль.
Думы — воронья стая.
Раны, боль да плеть —
это всё, что есть.
Но скупа на всех смерть.
Двое вдоль обрыва к чреву пропасти
продолжают, явно ей в слюну, плестись.
Пекло. Губы в кровь.
Голь степи — их кров.
А где рай — то Б-г знает.
Воздух — тушей. Гнус.
Шаг — удар, укус.
Держит всадник свой курс…
В основе стихи Аллы Козыревой
Местами дождь, местами снег.
Лишь трое суток лето.
Живёт на свете человек,
но без любви и света.
Ему кричат: “Привет, старик!”
Молчит. — Глухой. Снаружи.
Он к одиночеству привык.
Он никому не нужен.
Ему бы в парк, в музей и храм.
Ему бы отогреться!
А он: “Неужто дело вам
до чувственного сердца?”
И о тебе, и обо мне —
рассказ о ком-то. Где-то…
Он в чужеродной стороне
ждёт, всё-таки, привета…
Помню, будучи звездой (треугольной),
нас она звала в путь. Окольный.
Как будто ей с высот видней.
Она ж, в рассвет, с иерусалимской колокольни
сулила вечер до скончанья дней.
Злость незряча: доброта — зренье мудрых.
Прямиком пошёл я в то утро. —
Шарманщик барду не чета:
Лонгфелло в детстве — это вам не “Камасутра”!
Которую я тоже не читал.
Утро лебедем сошло на край света.
Тот же долгий день. То же лето.
Всё тот же путь и та же песнь.
И я как был, так есть. И песня не допета.
А звезды? — Меркнут: днём их сходит спесь.
Их пророчества слепы. Звуком — речи!
Им бы днём светить! — Видно, нечем.
Что ж, ночи — в гонор! Блеском твердь!
А мы? — Идём своим путём. — Ещё не вечер!
Пока желанья живы: жить и петь!
