Время. Место.
Дух над плотью. Два крыла.
Золотое правило.
Совпаденье. Случай.
Но известно:
кто в полёте, кто ползком.
День чудесный, а потом
глянул — небо в тучах.

Унеси меня,
ветреная блажь!
Унеси меня!
На исходе дня
дай взлететь! Уважь!
Дом мой — западня.
Да бедой — пейзаж.

Горе, счастье…
Суть их — крайность. В перевес.
Те же прихоти небес.
Но судьбе ж на выбор!
Чувства, страсти —
эликсиром бытия.
Жизнь тупик? — Они же — яд.
Не взлетел, так выбыл.

Унеси меня,
ветреная блажь!
Унеси меня!
На исходе дня
дай взлететь! Уважь!
Дом мой — западня.
Да бедой — пейзаж.

Ни звонка, ни гостя… Вдруг, — письмо.
Корявый, но знакомый почерк.
Слог навязан чувством — не умом.
Не буквоед писал, не склочник.
Резкий малость, но не грубый стиль.
Что очевидно — целью было
явно не потрафить, не польстить.
Но что-то ж автора бесило?

“… Тебе писать, я знаю, смысла нет
и потому ответа я не жду. —
Ты нравственен. Ты мой авторитет.
Я ж представляю грешную среду.
И, всё ж, на фоне всех грехов и зол,
пусть даже в благороднейший порыв,
Ты тоже дров немало наколол. —
Кто милосерден, тот несправедлив.»

Этот горький тезис, наконец,
познал и я, жизнь наблюдая.
Автор — не Сократ, но молодец:
он бытия природу знает.
Дальше, что ни строчка, то упрёк
(видать, жизнь тесно их связала).
Всплеск, другой… и нервный монолог
стал дружелюбнее к финалу.

“Не думай, не клоню, чтоб взять взаймы:
в тепле, свой дом, хватает на вино…
Не мне бояться спутницы-сумы:
Ты ж знаешь, всё предопределено.
А в час, когда тень ночи на двери,
молить и клянчить — умысел пустой:
поверь, мне просто жгло поговорить!
К тому ж в субботу с кем, как не с Тобой?”

На конверте штампов — шар земной!
И, всё ж, дошло письмо к порогу!
Взял конверт. — Обратный адрес … мой!
И адресат указан точный — Б-гу…

В тот поздний час уже вовсю летали тени.
Бесшумный шабаш. Тишины немой восторг.
В тот вечер тени провожали воскресенье.
А я смотрел сквозь мрак вечерний на восток.

Там, в чреве дали, из лагуны мирозданья
пронзала светом слёт теней звезда-маяк:
неблагодарный, я расплачиваюсь данью.
И запоздалой платой стала жизнь моя.

Там первый шаг к добру и вере — руки мамы.
Пьянящий запах хлеба. Там тепло коня.
Там безответный поцелуй. Но первый самый!
С красавицей, слегка влюблённой… не в меня.

И, чудо! Память, возродив былые звуки,
блаженной нотой, “папа” в ночь мне донесла.
И тотчас в злобе почернели тени. Суки!
И друг о друга бились крыльями со зла!

Нет! Тишины восторг — не признаки забвенья,
пока с ушедшим нас роднит живая нить.
Напрасно тени провожали воскресенье:
ну, пусть на миг, но счастье смог я воскресить!