Её глазами

А когда с приходом лета, наконец,
затянулась рана и рубец
его украсил тело, уже одна кора
в себе хранила боль от топора.

А её, живая, рана не видна:
глубоко запрятана она.
И боль снесут, не выдав, до дней последних вплоть
кора сухая, немощная плоть.

Мир, что внутренним зовётся, — скрытный мир.
Где найти к нему ориентир?
И как во внешнем блеске узреть, что дни на спад?
В лучах зари — восход или закат?

Скоротечным был живительный сезон.
Увяданья скрыть не в силах клён.
И лист багряный, скрасив коротких дней печаль,
спадает в тень былого силача.

Красоту и грусть притихшего листка
наблюдает старая ольха:
«Способна только осень явить суть бытия.»
Её глазами вижу мир и я.

Сермяжное

В цене каждый шаг, когда покрыт путь далёкий.
Память — привалом. Кладь — дырявой сумой.
Иду налегке по дороге…
курс — по прямой
к пристанищу ночи. Домой.

Приземист ландшафт. А с ним всё глаже дорога.
Космос нет-нет да шлёт приветственный звон.
И, вроде, осталось немного —
за горизонт.
Но кто там и что меня ждёт?

Сказать, что спешу в тот край? — Я вечность там не был.
Мой мир — дорога. К ней, строптивой, привык.
Здесь в дар принимаю от неба,
пусть невелик,
но путь удлиняющий — миг.

Безудержный, сколько раз на кочках дороги
ноги сбивал я в кровь, куда-то спеша.
Я всё повторил бы, да ноги
сбились на шаг.
Живой, но замедленный шаг.

И, всё ж, на ходу пока, рассвет — для бродяги.
Спесь непогоды? Х.. ей! — Встал. И забыл.
Свободный! В потёртой сермяге.
Если б, кабы… —
вперёд. По мандату Судьбы.

То был не я

То был не я.
Опять ты, мама, обозналась. В те края
тьмы и теней я только бреду
в неповторимом чудесном бреду:
счастье грозою, зноем беда —
из ниоткуда плетусь в никуда.

То был не я.
Мрачней мой нрав, тускнее взгляд — не тот заряд.
Летопись — кожей, верой — скелет.
Дурь на исходе, а мудрости нет.
Страсти, соблазны… Всё — миражи.
Как ни петляй, к цели выведет жизнь.

То был не я.
Сыновний грех ни смыть, ни искупить нельзя:
всюду со мной он. Ночью ли днём
душу скребёт ядовитым шипом.
Жизнь справедлива: волей Творца
бремя вины мне нести до конца.

То был не я.
Но там, коль есть Высокий суд, ты — мой судья!
Вдруг, в нереале, писан сюжет:
мамы пристрастность — спасеньем душе?
Так ли иначе, я на в пути…
Звёздное эхо доносит: «Прости…»

Королева

Королева.
Свита справа, свита слева.
Лица важные. И важный визит.
Вот и зал битком набит.
Давит он и на тебя: в висках
одиночества тоска.

Королева.
Свиты светские манеры.
А плотней — то прощелыга, то льстец…
Каждый третий в ней подлец.
И опасную ведёт игру
твой порочный ближний круг.

Королева.
Как устала быть ты первой!
Спесь элиты, мракобесье толпы:
цену власти знаешь ты.
Лицедейство сборищ, гром торжеств…
А тебе нести свой крест.

Королева.
Благодетельница. Стерва.
Козни недругов, интриги двора… —
Ты жестока и добра.
Вопль ответчика, клыки истца…
Мир носителя венца.

Королева.
Не раба ты на галерах!
Что с того, что трон навязан судьбой? —
Выбор есть. Он за тобой.
Ты больна, подсев на власть. Окстись!
Сбрось корону! Отрекись!

Знал бы прикуп…

Знать бы мне вначале правила игры,
я в любовь бы верил. До поры.
Жизнь сыграть назад,
пауком дремал бы мой азарт.
Но не он, а я,
мошкой, в паутине бытия.

Мне бы внять подсказкам разума: «Остынь!
Мудрена игра да правила просты.
Ловок ли силён —
никогда любовь не ставь на кон.
Карта к карте в масть? —
Проиграв, любовь не отыграть.»

Сколько раз в игре вздувала кровь виски:
где любовь, там ставки высоки.
В жизни столько раз,
нелюбимый, я ловил свой шанс.
Но интригу карт
мне раскрыл один простой расклад.

Мне бы взвесить «да» и «нет», умерив прыть.
Мне б, прозрев, тот прикуп уступить.
Я ж погнал во-банк!
Но слабак, и с прикупом, — слабак.
Страсть — курсор слепой:
та любовь открылась мне… бедой.

Память — хмель. Зато при ней трезвее взгляд.
В ожиданьи дремлет мой азарт.
Он невозмутим:
«Шансы есть. Любовь витает. Жди.»
Жду я. А пока
всё беднее карты на руках…