Яркая фитюлька тает за окном:
кап-кап, кап-кап…
Девица-сосулька плачет о былом.
Кап-кап, кап-кап…
До чего же сладко целовал мороз!
Но… сбежал украдкой! И мечту унёс.
Счастье — искры-блики в мимолётном сне.
Капают слезинки, обжигая снег.

И ничто не лечит девичью печаль:
кап-кап, кап-кап… —
Сухо слёзы вечер вытрет: «Не скучай.»
Кап-кап, кап-кап…
А жених порочный воротится. Плут!
Проведёт с ней ночку и сбежит к утру.
Соизволит — вскоре вновь объявится:
незавидна доля у красавицы.

Ах, как быстротечен, всё ж, девичий век!
Кап-кап, кап-кап.
И помочь тут нечем: льются слёзы в снег:
кап-кап, кап-кап…
Решено! — Я вышел на притихший двор.
Снял сосульку с крыши. Слёзы ей утёр.
И в согласьи кротком лучезарным днём
юную красотку обручил с ручьём.

Что, буран, так мечешься?
Мне успеешь ты
до свиданья с вечностью
саван расстелить.
Подожди, покудова
встречу, а потом
пусть метель укутает
этим полотном.

Лихо кони белые
в ледяных санях
точно в полночь, первого,
понесут меня
в край, где нет ни бремени,
ни рабов, ни каст.
Где приют безвременный
щедро ночь мне даст.

Но, едва управятся
кони-лихачи,
сразу землю здравицы
оглушат в ночи:
расшумится праздником
человечий род,
своего избранника
славя наперёд.

А когда рассеется
в утренней заре
лёгкий шлейф метелицы,
кто-то обо мне
в грусти фиолетовой
без ненужных слов
вспомнит и посетует.
И забудет вновь.

Память – штука хрупкая.
И, само собой,
в саван лишь укутают
год очередной,
гордо примет почести
новый фаворит.
А, чуть срок закончится,
будет позабыт.

Ане и Саше

Очередью дьявольской
поливает, жжёт свинцом —
хлещет дождь декабрьский
в лицо.
Тут же ливня щупальцы
плоть сковали холодом.
Рвёт клыками улицу
вода.
В час, когда попал в беду, а злом
непогоды бес — дождь ледяной,
хорошо иметь укрытьем дом.
Иль, хотя бы, зонт над головой.

Детство — под прикрытием.
Юность — под опекою.
Зонтиком — родители! —
Уют.                  
Лето в осень росами.
Виноград к тоске вином.
Дети стали взрослыми
давно.
В испытаньи, посланном с небес,
под шальным огнём в час грозовой
лучше дом, а нет — любой навес
хорошо б иметь над головой.

Декабря экзотика
рваной дробью! Зуб о зуб. —
Ни шатра, ни зонтика.
В грозу!
Резал слух стихии бред.
Битый, я сквозь дрожь вникал:
«Как понять Художника
сюжет?»
То ль наукой верившим в прогноз,
то ль намёком грешнику на Суд?
День трясло… Грозу сменил мороз. —
Гололёд. Лик ночи на носу…

Не примите слог мой безыскусный
за мольбу, упрёк иль льстивый жест.
Обращаюсь письменно и устно
к Вам — своей строптивой госпоже.

Я при Вас ещё с времён зачатья.
Следую за Вами по пятам…
Вы – моя беда, моя удача.
И вся жизнь моя подвластна Вам.

Тропами и радости, и боли
в связке мы блуждаем по горам.
Спуск или подъём — курс в Вашей воле.
И кому маршрут знать, как не Вам?

У меня давно к Вам нет вопросов:
водят Вами прихоть да каприз.
Признаю, и Вам со мной непросто:
я ведь тоже малость норовист.

Каждый раз нa Ваш диктат, восставший,
отвечал, в бега срываясь! — Шишь!
Сколько не пытался — узы Ваши
не сорвать: от Вас не убежишь.

У вершины, на хребте, внизу ли
уповать не смею на привал.
Лик Ваш скрыт. Ваш шаг непредсказуем.
И любой мятеж мой ждёт провал.

«Вместе» не спрессуешь воедино,
если скрепой власти вертикаль.
Жизнь сломать — для вас кураж невинный:
чужды Вам и совесть, и мораль.

Обсуждать слепому бесполезно
путь конечный к лагерю «Приют».
Выбор Ваш: пологий склон иль бездна
выведут меня на Высший Суд.

Знаю, что просить Вас нету смысла:
я давно дал в том себе обет.
Страсть слилась, эмпатия прокисла:
Вы, мадам, бесчувственный субъект.

Но как Ваш партнёр, меньшой, но в доле,
высказавшись, слогом не солгав,
Вам желаю выгуляться вволю!
Ваш, но непокорный Вам слуга.