Исповедь танго

В дымке тлеет пепельный закат.
Сонным роем кружит листопад.
В небе, бледнолица и томна,
стынет одинокая луна.
Вязок мозглый воздух ноября:
с осенью погряз в миноре я —
слышу, как тоской в осенний гнёт,
танго незнакомое плывёт.

Осени в тон шлёт саксофон
в глухой эфир печаль скупых созвучий.
Неприхотлив её мотив. —
В ней сущность эго. Во плоти.

Ритм танго резок, но речист:
чувству — соответственный регистр.
В звуках спад и бой — диез, бемоль…
Нежность в них, раскаянье и боль.
Миру выдувает музыкант
повесть про загубленный талант.
Праздный, жизнь свою не просчитал.
Поздно. Танго исповедь чиста.

Осени в тон льёт саксофон
в глухой эфир печаль скупых созвучий.
Неприхотлив её мотив.
В ней сущность эго. Во плоти.

Хватки поздней осени силки:
долго я пробыл в плену тоски. —
Курсом к ночи плыли дотемна
звуки из открытого окна…

Своим путём

Вещий знак на пяльцах жизни
рукодельницей-судьбой
вышит: смурый час всё ближе.
Что несёт он нам с тобой?
Подъём, равнина, склон там?
За этим горизонтом.

Так уж курс, любой, устроен:
по прямой, на поворот…
Было нас в дороге трое,
но один вот-вот свернёт.
Утри тревоги слёзы:
отныне сын твой взрослый.

Для кого-то расставанье —
«С глаз долой — из сердца вон».
Но там, где разлука ранит,
явно родственность сторон.
Чёрт, ангел акт вручил нам? —
«Ваш сын теперь мужчина.»

Дикий случай, неудача,
шаг ступил на скользкий лёд… —
он давно уже не мальчик:
в кровь споткнулся — заживёт.
Не на войну ж, не в пекло. —
Пусть в жизнь возьмёт разбег он.

Он не неженка, не хлюпик.
Только, раз уж позвала,
пусть судьба его полюбит
и убережёт от зла.
Ну, а беда ли непогода —
всегда здесь и его дом.

Вещий знак на пяльцах жизни
вышит гладью и крестом.
Присмотрись и подскажи мне,
где его тропа на нём.
А нашей след отыскан?
Ну, пусть не рядом… Но близко!

К природе добра и зла

Тускло-жёлтой рябью за ночь двор усыпав,
ветер задал тонус на печаль с утра.
Прямо перед домом две любящих липы
к полудню застыли в ступоре. — Жара.
В мареве эфир, взгляд в мутной дали:
им не осознать реальность дня.
Я им давний друг: они едва ли
зла ждут от меня.
Плавится асфальт. Трава поблекла.
Кроны лип пожухли. Воздух пьян.
На ветру парят салютом пеклу
россыпи семян…

Зной на сходе лета — спуртом к увяданью.
Спесь удушья сбила начисто гроза.
Так всему живому новое дыханье
ниспослали щедрым даром небеса.
Так вот, наконец, прозрели липы,
озирая двор. — Моя вина:
я перед грозой в бак, на погибель,
ссыпал семена!
Долго в атмосфере возрожденья 
капали слезинки… Мне в укор. —
Согрешил, осознанно, в тот день я,
подметая двор.

Караван

Ночь. Бессонница. Экран.
Усыпляющим гипнозом
крупным планом караван
наползает в фокус глаз:
семь верблюдов, в перегруз,
обессиленным обозом
волокут по миру грусть.
Хоть её в нём про запас.

Который раз виденьем ночи —
тоски навязчивый дурман!
Сна картина не нова:
тот же смурый караван.

Пленник дум, такой, как я,
каравану рынком сбыта.
Жизнь — пружина тонкая
нервом в чувственной среде.   
Грусть глотаю, не дыша. —
Пульс в висках! Грудь под копытом.
В клетке мечется душа… —
Рдело утро…  Сон слетел…

Под гипнозом

Ночь безмолвна и… шумна: двор в цикадном щёлканье.
Бледной выглядит луна. Хоть и круглощёкая.
Треск ли пенье — ночь без сна. Под гипнозом общества:
в ауре немого одиночества.

День и ночь меня преследует оно.
Чем ему я приглянулся, не пойму?
С ним мне в горечь и погода, и вино…  —
Прозябать с ним горше, ежель одному!

В ночь такую сон, не сон — думы прошлым связаны.
Иллюзорный горизонт не сведёт соблазнами.
Да и днём не до забав. Верх желаний — хочется
одного… — спровадить одиночество.

День и ночь меня преследует оно.
Чем ему я приглянулся, не пойму?
С ним мне в горечь и погода, и вино…  —
Прозябать с ним горше, ежель одному!

Небо — мрака бездна! Дном. — Звёзд едва на пригоршню.
Свет их, дальних, ярок но… тускло в мире нынешнем.
А мои те, близкие, догорели дочиста.
Сыплет небо пеплом одиночества.

День и ночь меня преследует оно.
Чем ему я приглянулся, не пойму?
С ним мне в горечь и погода, и вино…  —
Прозябать с ним горше, ежель одному!