Едва слетел за горизонт последний луч, сорвавшись в бездну, живых искринок миллион взлетело вмиг на свод небесный. Как будто, вдруг, холодный мрак, бездушный океан безбрежный какой-то очень добрый маг засеял россыпью надежды. И, усыпив земную боль астральный свет в ночи морозной, укрыл вселенскую юдоль пуховым пледом вьюги звёздной.
И где-то в сонмище лучей, в целебной ауре беззвучья есть и посол звезды моей, любви носитель — тёплый лучик. Для хилой страждущей души он чудотворней всех амброзий. И я в молитвенной тиши, продрогший, греюсь на морозе.
И хоть звезда так далека, судьба слепа, тропа терниста, я под защитою, пока она горит. А небо чисто.
Услыхав, что нынче, вроде, попугаи стали в моде, эту тварь жене своей я купил на юбилей. Горлопан! — A, всё же, птица. Нос горбом? — Так, заграница ж! Глуповат? — Но говорят, к языкам у них талант. А рядом, у соседки, самка сохла в клетке. Ясен пень, пусть редко, но нужен ей мужик?! Как и самой соседке: там до любви глаз меткий! При этом сердцеедка грешила без улик.
У меня ж другая слабость: я непрочь смазливой бабы, но из радостей земных мне милей акт «на троих». Норматив — стакан на брата: три глотка и я — оратор! Убедить кого, зажечь? — Здесь нужна простая речь. Не предполагал я, что для попугая речь моя такая — жаждущим родник! От него ж ни слова не слыхал живого: попка бестолковый накоплял язык.
Что до девственницы-самки, та хозяйке спозаранку “С добрым утром” говорит, про приятный аппетит… Оперенье по фигуре. Клювик. Ногти в маникюре. Грудка — яблочко в раю! Ну, как с такой не свить семью?! А мой жилец попроще: немощные мощи, немота к ним… В общем, жалкий женишок. И я такое чудо в гости, не для блуда, вскоре к сочногрудой паве поволок.
Осмотрясь, эстетка зверю: «Может, Вам почистить перья?”, намекая, не к лицу вшивость зрелому самцу. Тут мой немой, скорей со страху, выдул ей: “Пошла ты на..! Ты мне, стерва, не указ. Клюв заткни, а то дам в глаз!” А потом молодке выдал во всю глотку, как магнитофоном, весь мой лексикон. И та, как под гипнозом, из галантной позы от такого тона стала… «на поклон».
Слёзы, вскрики, трали-вали… — молодые спаровались: всё ж, инстинкт своё берёт. Стали ждать от них приплод. Но, гульнувши с нею малость, он слинял. Она осталась. Фифу было не узнать: через слово «мать» да «блядь»! Мечется хозяйка: «Нет, в любви нельзя так! Ваш контакт, похоже, был животный акт!» — Мораль, культура речи… — Ей б стресс унять! А нечем. Итак, соседка тоже перешла на мат.
Срок пришёл. В точь мой носатый, появились бесенята. И уже спустя сезон, наш усвоили жаргон. Ну, а мода — вещь такая: стали модны попугаи — что ни дом, едрёна вошь, — перебранка и галдёж! Преступив каноны стали чаще жёны за репейник быта шить вину мужьям. Исчезают касты. Меньше заикастых. Нужен репетитор? — Дайте знать: уж я….
Лязг да тряска здесь дорожною рутиною. Хлябь осеннюю к утру сковал мороз. По томительным ухабам кони смирные волокут весь день нагруженный обоз…
Гол пейзаж. Худа дорога. На обочине, в смертный час теплом видений обогрет, на заброшенной телеге развороченной пожирает небо юноша корнет.
Там в лазури океана тишь да гладь кругом. Ни штормов, ни ураганов роковых. Там ни красных нет, ни белых. Там в краю былом дни богатою палитрой. Для живых! — Натуральным украшением невест венки. В транс восторга солнца сказочный восход! Звуком радости вечерний звон рождественский. — Счастья запахи! Четырнадцатый год.
Сон ли бред? — Вдруг, в ленту голос лиха смерч вписал: над землёй горящей скрежет воронья. А над юношей жизнь струйкой пара мечется, забиваясь в уголки небытия. И, мечась, покоя ищет ветер во поле. И душе пора готовиться на взлёт. И поодаль, у дороги, ещё тёплую, плоть его уже приют последний ждёт.
Кадры медленно плывут земной орбитою: сцены отрочества, детства… Вот и дом. Сёстры, мама… и глаза его, открытые, растворяться стали в небе голубом.
Опий времени страну не исцелит: елей — не то средство от безумия войны. — Зло живуче! — И быть судьбам победителей горше судеб проигравшей стороны.
К итогам…
Лязг да тряска здесь дорожною рутиною: грязь осеннюю в колдобины сковал мороз. По томительным ухабам кони смирные волокут весь день нагруженный обоз…
Гол пейзаж. Худа дорога. На обочине — на исхоженой окраине земной на заброшенной телеге развороченной пожирает небо юнкер молодой.
Там во глади океана неоглядного ни штормов, ни ураганов роковых. Там ни красных нет, ни белых. Там нарядные дни и женщины! В расцветках для живых! — Натуральным украшением невест венки, в транс восторга солнца сказочный восход! Бала запахи… Вечерний звон рождественский… — Сном божественным! Четырнадцатый год.
Сон ли бред? — В ту ленту, вдруг, свирепый смерч вписал над землёй горящей скрежет воронья. А над ним пугливо струйки пара мечутся, забиваясь в уголки небытия. И, мечась, покоя ищет ветер во поле. И душе пора готовиться на взлёт. И поодаль, у дороги, ещё тёплую, плоть его уже приют последний ждёт.
Кадры медленно плывут земной орбитою: сцены отрочества, детства… Вот и дом. Сёстры, мама… и глаза его, открытые, растворяться стали в небе голубом.
Опий времени страну не исцелит: елей — не то средство от безумия войны. — Зло живуче! — И быть судьбам победителей горше судеб проигравшей стороны.
Мне имя Ваше — в рок страстей! Псалмом любви и красоте. Оно одно, без лишних слов, — восторг и волшебство! Блаженство звуков! Свежести букет! А взгляд Ваш — свет и грусть земной богини! Ах, если б Вы тогда сказали “Нет!” Но даже Вы перед судьбой бессильны.
Не смею Вас я упрекать: прекрасная Вы были мать. И, без сомненья как жена — надёжна и верна. Вы честь оберегали столько лет, а ведь при Вас глаза мужчин искрились! Ах, если б Вы тогда сказали “Нет!”, мы б, как и Oн, на Вас всю жизнь молились.
Не зря же только ради Вас такая жизнь оборвалась! Гордец и гений, Он в свой пыл Вас так боготворил! И Вы несли с достоинством навет злых языков о той безумной встрече. Ах, если б Вы тогда сказали “Нет!”, лежал бы белый снег у Чёрной речки.
Не повернуть событий вспять. И никому не разгадать, о чём по длинным вечерам Вы думали, Мадам. Вам с Ним бы счастье множить на года! Но полетела жизнь к чертям собачьим! И хоть вовсю горит Его звезда, мы по Нему почти два века плачем. Как Вы могли судьбе ответить “Да”?! Сказали б “Нет!!!” И было б всё иначе…
