Ангел белый

Анжелине Марии

Снова ночь усталой леди смотрит в окно.
Ветер водит осень в сонном танго.
И опять в окне идёт немое кино:
из темноты слетает чёрный ангел.
Нелюдимый, он парит в потоках тоски,
поглощая звёздный свет крылами.
Он мои хмельные мысли давит в тиски,
высвобождая мысль одну — “Пора мне.”

Я, окно занавесив, допиваю вино:
исчезает ангел  в поднебесье,
а вслед за ним и чёрное кино…

Сон — не сон, но на экране прежний сюжет
ночь сменяет солнечной новеллой:
за окном в цветистом платье осень. И свет!
А во дворе резвится ангел белый.
Шаловливый, он вовсю дурачит печаль,
заряжая жизнью ткань пространства.
И горит костром любовь в посыл всех начал!
Ведь любовь и смерти неподвластна.

Не с моей головою ждать, пока примет даль.
Я влюблён! В созданье неземное!
Ангел мой, почаще прилетай!

Пополам

Заметает октябрь тропинки к лету.
Грусть в анфас,
сонный вальс —
осени примета.
Увядания пора. Но где-то ж есть
нот иная круговерть —
юность планеты!
Там весна свой правит бал. А осень здесь.

Там влюбленность. Там жизнь играет гаммы.
Двор в цвету.
На меду
тэйглах — блюдо мамы.
Так живу я, с той весною по пятам.
На два дома. Пополам. —
Память упряма.
Здесь душа в плену у дум. А думы? — Там.

Потому и ночами сладко снится,
манит даль.
Но туда
не переселиться:
я у вечности давно уж на виду.
То летаю, то бреду —
странник в двух лицах:
там гоняю голубей, а здесь беду…

Эго

Научи меня, мама, нелёгким вещам:
как суметь сносить боль по ночам?
Боль за любовь свою! Чтобы потом
долг возвращать добром?
Как смолчать на вертлявость хитрюги-лжеца?
Как простить, скажи, гнусь подлеца?
Сплетнику слабость? Грязь клеветнику?
Чванство, спесь… дураку?

Знаю, все мы порочны: таков наш удел.
Кто сумел урвать, тот то и съел.
Правит людьми, ещё с древних пещер,
эго голодный червь.
Но, гордец, я гордыню держу под уздцы.
Я давно с неё снял бубенцы.
Не потому ль эго близких людей
болью душе моей?

Небо чёрной вуалью: ни звёзд, ни луны.
Плющит голос мой пресс тишины. —
Курсом к добру, путеводной звездой
мамы моей любовь…

Дятел

«Кто написал четыре миллиона доносов?»
С. Довлатов

В склочных зарослях леса иволга пела.
Трелью согласия ей
вторил сам соловей.
Филин (хоть трусил сперва)
им подпевал.

То ль гипноз горьких истин, то ль сытость лета?
Хищники, робкая снедь:
волк, крот, змея, медведь,
заяц (прижавшись к лисе)… —
слушали все.

Пели вольные птицы. Листья шептались.
Кто-то испытывал шок:
песня была в ожог.
Правда — она горяча.
А дятел? — Стучал…

Звонок

К бессчётным снам, почившим в бездне памяти,
ночь высветила мне (случайно ли?):
Бреду… Тупик стези.
Вблизи
упала тень
попутчицей печальною.

Ни фонаря. Ни звёзд. Ни лунной тусклости.
Но рядом жрица тьмы — та выведет…
Мне встреча в горький хмель.
А ей
искус нести,
пока судьбе я выгоден.

Вдруг, горизонт! “Всё”- думаю — “отмаялся.”
Но… брезжит даль во всей красе её!
Сбежала тень. Как зверь.
Трезвей
стал малость я.
А утро дурь рассеяло…