Моему отцу
      Самсону Бейгину —
      солдату и санитару

В поле белом
ищет лежбища метель.
В поле белом
рыщет чья-то тень.
В белом поле
ветер в страхе бьёт в набат.
В белом поле
раненый солдат.

Вьюга злится.
Степь — огонь и жар.
Пехотинца
тащит санитар.
Шейка — спичка.
Ростом не Б-г весть.
«Брось, сестричка.
Дай уснуть мне здесь.”

В белом поле
смерть по красной полосе.
В поле двое
выдохлись совсем.
В белом поле
топью снег. — Сапог увяз:
для юдоли место в самый раз.

В белом поле
дым клубится в гриб.
Ветер воет,
но уже охрип.
У сестрички
стынет струйка с губ.
Две косички
в девственном снегу.

В поле белом
месяц сгорбился дугой.
В поле белом
ночь. Сон. И покой …

Вот какую штуку стал я замечать:
что-то тянет ночь в мой сон.
Увильнуть пытаюсь, а она опять,
чуть засну, ползёт лисой.
Видно разузнала где-то наверху,
до любви клиент охоч.
Хоть давно не тот я, знает, — на слуху,
метит мне в подруги ночь.

Пусть не любой верит в любовь.
Только за нею след
там, где прошла, виден, как шрам.
Кто не любил, тот слеп!

Обьяснял вначале: занят, мол, семья.
Обругать мог сгоряча.
А она, как Еву чёртова змея,
продолжает совращать.
Я б давно прививку сделал, чтоб иметь
на любовь иммунитет.
“Не дури, касатик,”– ночь твердит мне, “ведь
от любви вакцины нет!”

Пусть не любой верит в любовь.
Только за нею след
там, где прошла, виден, как шрам.
Кто не любил, тот слеп!

Я и без подсказок знаю – обречён:
там, где флирт, не устою.
Тут не до иллюзий, явно в руку сон.
А финал? — Как тот, в раю.
Потому, в последней страсти, как в бреду,
по тропе нехоженной,
ночь придёт, за ночью втихаря уйду
с похотью на роже я.

Пусть не любой верит в любовь.
Только за нею след
там, где прошла, виден, как шрам.
Кто не любил, тот слеп!

За окном пейзаж пустынный.
Гимн теплу допет.
Да ноябрь краски долизал.
Липы с клёнами застыли
в затяжной мольбе,
простирая руки к небесам.

Не для меня такой сюжет:
на просьбы мой лимит уже
подиссяк.
Ведь судьба и так
была достаточно добра
и выручала, как могла.
Докучать
смею ли опять?

В этой бедности осенней
чудом из чудес,
где, казалось, счастью вышел век,
вдруг, услышав, во спасенье
Чародей с небес
рассыпать стал манной белый снег.

И закружил снежинок рой
в весёлой пляске озорной
за окном.
Чистым серебром
блестит покров горбатых крыш.
Ну, а вокруг такая тишь!
Деревца
улыбаются.

Первый снег — добру примета.
Он хандре рубеж.
Откровение. Как всё, что в новь.
Исцелитель. Праздник света!
Почтальон надежд.
Первый снег — как первая любовь!

И, как сказали б на Руси:
“О чём ещё судьбу просить?”
Сквозь стекло
чувствуя тепло,
чтоб убедить свой разум в том,
что не обман это, не сон,
не кино, —
я открыл окно!